Вспоминает Ирина Головкина, Пушкино

     Я родилась в Ленинграде в январе 1941 года, а уже в сентябре вокруг моего города сомкнулось кольцо блокады.

     Нас с мамой (Баутина Мария Ивановна) вывезли по Ладоге весной 1942 года. Как рассказывала мама, лед был уже тонкий, немецкие самолеты постепенно обстреливали, и многие полуторки с людьми уходили под лед.

     В начале 1944-го года, как только сняли блокаду, мы сразу же вернулись. Отец (Баутин Константин Прохорович, подполковник Советской армии, последнее место службы – замначальника Лужского артиллерийского лагеря, кажется, теперь называется Лужский полигон, умер в 1946 году, сказались полученные ранения. А было ему всего 39 лет) прислал нам вызов. Мама вспоминала, что когда наступила на ленинградский перрон, ей просто хотелось поцеловать землю: столько было переживаний.

     Я прожила в Ленинграде 33 года. Все мое детство и юность прошли среди людей, которые сами, или их близкие пережили блокаду. Все то же самое было у моих сверстников. Наверное поэтому я так хорошо помню все разговоры и воспоминания. Ведь все это было так близко, совсем рядом, вокруг нас. Моя двоюродная сестра Зинаида Васильевна Куц целиком пережила Блокаду. Она и сейчас живет в Ленинграде. Она старше меня на полтора года. И как же ей пришлось голодать именно тогда, когда организм должен расти. Поэтому у нее всегда были хрупкие кости, а отсюда множество переломов.

    Сначала мы вернулись в дом, который стоял на углу улиц Жуковского и Маяковского. Оказалось, что на перекресток упала авиационная бомба, и была разрушена половина нашего огромного дома и стоявшие напротив церковное подворье и школа. Слава Богу, наша часть дома уцелела. Почему я вспомнила это?  Дело в том, что дом восстанавливали военнопленные, и мама иногда посылала меня во двор отнести им кусочек хлеба или картошки. Для меня это просто как символ незлопамятства и отзывчивости наших людей. Ведь это были 45-46-е гг., и все были тогда еще просто голодные!

    Говоря о Блокаде, я хочу рассказать о тех людских поступках, настоящих, человеческих, которые, наверное, и помогли ленинградцам выстоять.

    Один – из воспоминаний моей мамы. Зима 41-42-х гг. была просто лютая, а еще не было света, не было воды, стоял весь транспорт. Кухня, которая готовила смеси для детей, была одна. На Васильевском острове, а мы с несколькими близкими нам людьми (так было легче продержаться) жили на улице Восстания (это рядом с Московским вокзалом). Даже трудно себе представить, какое это расстояние, если идти пешком одному голодному, обессиленному человеку. Мама туда дошла, а на обратном пути на Дворцовом мосту села и начала замерзать. Ее привел в чувства какой-то военный и довел до дома. Она говорила, что этот человек спас ее и мою жизнь и корила себя за то, что не спросила у него фамилии.

    И еще одна история. Весной 1942-го года отец не знал, эвакуировали нас или нет. А из его части, с передовой, солдат с оказией ехал в Ленинград. И папа попросил его передать своим родным немного продуктов. То, что ему удалось сэкономить: несколько буханок хлеба и банок тушенки. Солдаты на фронте тоже голодали, но те, у кого были близкие в Ленинграде, старались хоть как-то что-то сберечь. Отец дал ему два адреса: наш и маминой тетки, Зинаиды Ивановны Ковзель, которая с тремя дочерьми жила на проспекте Стачек, у Нарвской заставы.

    Когда человек выяснил, что нас с мамой уже эвакуировали, он пошел по второму адресу. Я до сих пор не понимаю, как он успел добраться. Дело в том, что это совершенно разные концы города. Города тогда совершенно ледяного, без света и транспорта. Города, где люди каждый день сотнями умирали от голода и готовы были отдать последнее за кусочек хлеба…

    Зинаида Ивановна, тетя Зина, как я ее называла, прожила достаточно долгую жизнь. Раньше было принято собираться за общим столом (может быть, сказывалось, что было столько пережито вместе), и она всегда вспоминала, как она лежала с детьми в ледяной квартире. Они уже окончательно обессилили, просто умирали. И вдруг открылась дверь, и человек в форме спросил: «Здесь ли живет семья Ковзель…». Моя тетушка всегда говорила, что эти продукты их спасли.

    Город очень долго залечивал раны, я помню, что даже на центральных улицах очень долго стояли разрушенные здания. Я помню руины и на улице Жуковского, и на Маяковского. И прекрасно, что на месте этих разрушенных домов были построены школы. Я закончила одну из них – номер 476 на улице Маяковского. И помню, как в 1956 году мы, восьмиклассницы, ходили почти всем классом на Невский проспект. Только тогда, спустя почти 10 лет после войны перед Всемирным фестивалем молодежи и студентов на Невском впервые ремонтировали дома, восстанавливали все архитектурные детали фасадов, разбитых осколками. Когда снимали леса, мы впервые смогли увидеть, как по-настоящему прекрасен Ленинград.

    Прошло столько лет, уходят последние ветераны, но так хочется, чтобы память о них жила, чтобы их духовность и душевная стойкость по цепочке передавалась следующему поколению, чтобы они понимали, что в самые трагические минуты оставаться настоящими людьми для наших отцов и дедов было абсолютно естественно.

   P.S.: Я везде называю свой любимый город Ленинградом, потому что именно в нем произошла эта величайшая человеческая трагедия, потому что именно ленинградцы вынесли, выдержали все эти просто нечеловеческие страдания.