Вспоминает Эмилия Фомичева (Кантемирова), Юбилейный.

Война застала меня в Новгородской области в детском саду на базе отдыха от завода «Светлана», где работала моя мама. Тут же в пионерлагере отдыхала и сестра. Мне было 4 года, а ей 11 лет. Когда немцы подступали к Ленинграду, детей срочно стали забирать родители. За нами приехала бабушка. Мы долго ожидали посадки на какой-нибудь поезд на ж/д станции. Начали бомбить эту станцию, люди в панике бросали все вещи и бежали. Каким-то чудом нам удалось добраться до города на товарном поезде. А вскоре связь со страной по железной дороге была прервана.

Кольцо вокруг города сужалось с каждым днём, и 8 сентября 1941 года оно замкнулось. Ещё 17 июля были введены продовольственные карточки.

Мы жили на окраине города - Лесной проспект - на 1 этаже двухэтажного деревянного дома. Осенью отключили воду и электричество (отопление печное). Зима 1941-42 гг. началась рано и была суровой: снежной и холодной. Для обогрева ломали заборы, жгли мебель, книги. Воду добывали из снега. Пока были силы, ходили на пруд «Серебряный» недалеко от нас. Он существует и сейчас. Там били ключи-родники. У меня был маленький бидон. Зимой к пруду была протоптана узкая тропа. В каком-то месте поперёк лежал труп. Мама перешагивала, а мне приходилось переползать по нему. Но я не чувствовала ни страха, ни отвращения.

Сестра ходила в октябре на картофельное поле перекапывать мерзлую землю в поисках оставшихся картофелин. От нас недалеко был хлебозавод. Его иногда зачищали: мусор выкидывали за его территорию. Мы с сестрой ходили выискивать там что-либо съедобное.

4 ноября на день рождения сестры мы доели последние запасы сухариков, которые мама сумела заготовить ещё летом. В ноябре начался настоящий голод. Норма хлеба для детей составляла 125 гр. Причём 50% составляли различные примеси. Все остальные продукты почти перестали выдавать. Я пока ещё ходила в детский сад, куда сдавалась моя карточка. Потом заведующая разрешила оставаться мне дома, а за моей порцией приходила сестра, и мы делили это с ней.

Основная часть завода, где работала мама, успела эвакуироваться в Новосибирск. Мама отказалась уезжать из Ленинграда. В декабре окончательно завод остановился, закрылся и детский сад.

Мама стала на саночках возить наши вещи на рынок. Обменивала на что-нибудь съестное. Было и такое: свою хорошую бостоновую юбку выменяла на мешочек отрубей (остатки от помола зерна). Оказалось, в мешочке-то опилки, а сверху присыпаны отрубями. А вот детскую шубку сестры из козлика обменяла на 1 кг муки и 1 кг сахара. Весь столярный клей (дедушка был столяром) который оказался у нас, варили и ели... как студень. В городе исчезли собаки и кошки - их съели. Жительница соседнего дома ела... крыс и кормила детишек своих.

Смертность в декабре стала массовой. Позже ходили дружинники, собирали и вывозили покойников на подводах. Всё покрывали рогожей и отвозили на братские могилы. Запомнилось, как с этих подвод свисали руки, ноги, косы.

Январь и февраль 1942 г. были самыми тяжёлыми месяцами блокады. Мы с мамой постоянно лежали в кровати, чтобы не замёрзнуть и сберечь силы. Рано утром поднималась только моя сестра и шла занимать очередь за хлебом. Когда приходила - съедали всё сразу и запивали солёной водой. Однажды, пока она прятала карточки, какой-то паренёк протянул через её голову руку и весь наш хлеб засунул в рот...

Как только была проложена автомобильная дорога по Ладожскому озеру, стали повышать нормы хлеба по карточкам. Из хлеба исчезли примеси. 16 февраля впервые выдали мороженое мясо.

Ели его мы сырым. Рубили сечкой и намазывали на хлеб. На свой 5-й день рождения я мечтала, чтобы мне подарили когда-нибудь буханку хлеба.

В конце зимы мама стала ходить в очередь для приема на работу на хлебозавод. Так она проходила месяц. Директор выбирал, у кого были дети. Теперь она питалась на работе, а её норма доставалась нам. Мы с сестрой оставались во всём доме одни. Немцы старались бомбить заводы, и однажды бомба упала недалеко (300 м) от нашего дома. Лопнули стёкла в нашем окошке. Было страшно... Мы ещё жили в нём, когда начали разбирать дом на дрова для завода. Потом нас переселили в кирпичный дом ближе к центру на Бабуринский пр. Людей выселили, т. к. этот район подвергался артобстрелу. Мы заняли двухкомнатную квартиру на втором этаже, а рядом поселилась женщина с дочерью. Отапливались железной мини-печкой («буржуйкой»). Для обогрева собирали по квартирам мебель, книги и пр. Труба была выведена в форточку, растапливалась с трудом, дымила, но обогревала нас. Как-то нашла сестра бобину (с киноплёнкой). Стали рассматривать у огня от этой печурки. Видно, поднесли близко к огню, она моментально вспыхнула, и начался пожар. Я спряталась под кровать, а сестра набрасывала на огонь одеяло, половики и другие вещи (так учила её мама - ничего не жалей). Не дала разгореться огню!

После переезда маме стало дольше добираться до работы. Работали тогда по 12 часов через 12. Трамваи еще не ходили, а пешком более 1 часа. Однажды зимой 42-43 гг. попала под артобстрел шрапнелью на мосту через Неву. Шли с работы втроём. Одну женщину осколком убило сразу, а маме только разорвало пальто.

На Новый 1943 год мы переехали в другой район города на Загородный проспект. Город заметно оживал. Открывались детские сады, школы. Меня направили в детский сад, а сестру обязали ходить в школу опять в 4 класс, иначе не давали продкарточку. Она закончила 4 класс еще в 1941 году. С осени 1941 года и весь 1942 г школы не работали. А с 1 сентября 1943 г она пошла в 5 класс. Вся забота обо мне легла на её плечи, т.к. мама продолжала работать по 12