Вспоминает Клавдия Гурьянова, Юбилейный.

Воспоминания моей матери Клавдии Петровны из жизни нашей семьи во время блокады Ленинграда.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ. «Родился ты, сынок, в апреле 1939 года здоровым пятикилограммовым ребенком. Казалось, впереди тебя ждало счастливое, радостное детство. Но, увы! Война лишила тебя детства и подвергла всех нас ужасным испытаниям... Блокада наступила как-то внезапно. Мы очень верили, что неудачи на фронте временные, наша непобедимая армия вот-вот остановит фашистов и заставит их повернуть вспять. Но наши надежды не оправдались. Поэтому продовольственных и других необходимых запасов практически ни у кого не было. Лебеды и крапивы в таком городе-крепости как Кронштадт на всех не хватало. Голод и холод резко вступили в свои права…. Уже вскоре после начала блокады ты ползал по дощатому полу, ковырял ноготочком грязь между досками и с возгласом «Мама, клеб!» быстро отправлял её в рот и мгновенно глотал, я не успевала даже глазом моргнуть. Вы с братиком отправляли в рот всё, что попадало под ваши маленькие ручки. И пошли желудочные отравления и болезни…. Головы ваши становились всё больше и больше похожими на маленькие плоские подушки. К концу войны ты выглядел тощим недоразвитым ребенком. Ты дядей называл тетями, тётей - дядями, а я и старшая дочь так и не научили тебя (перед отправлением в школу) буквам и считать до десяти, несмотря на настойчивые старания и горькие слезы. Вставал вопрос об отправлении тебя в школу для умственно отсталых детей.

Вот к чему привела блокадная жизнь, о некоторых эпизодах которой я хочу тебе рассказать, пока жива.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ. Отца, Дмитрия Петровича, направили в Ленинград руководить группой самообороны по сбрасыванию зажигательных бомб с крыш домов. Побегав по крышам за бомбами, он заболел тяжёлой формой двухсторонней пневмонии, попал в больницу, где от голода, холода и отсутствия необходимой медицинской помощи скончался. Похоронили его, вероятно, в общей могиле на Пискаревском кладбище, а может быть, как и многих, вырезав ягодицы, спустили в прорубь Невы. Почему так думала?.. Однажды, глядя в окно, я увидела, как тощий мальчик тащил на санях накрытый лохмотьями труп. Сани, попав на кочку, перевернулись, тряпки разлетелись, у трупа зияли вырезанные ягодицы (больше вырезать было нечего). Нас осталось четверо: я, старшая дочь Мария и два сына. Вскоре умер, не выдержав голода и истощения, не успевший окрепнуть, младший сын Вова. Его забрали люди из спецкоманды и бросили к другим покойникам на телегу, запряжённую то ли лошадью, то ли её скелетом, обтянутым кожей. Кстати, тебя тоже бросали на такую телегу раз пять, но ты открывал глаза и тебя опять приносили и укладывали в постель между мною и дочкой.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ. Так мы лежали втроём под кучей одеял и тряпок и ждали почти безучастно своего конца. Все что могли, сожгли. Слёзы иссякли. Двигаться не было сил... Как сейчас вижу здоровенную крысу, подобравшуюся без боязни к дочке и торопливо грызущую её губы и левое ухо (шрамы остались на всю жизнь). Дочь молчала, не чувствуя боли, а у меня не было сил не то чтобы поднять руку и отогнать крысу, но даже хотя бы прошептать: «Кыш!». Но мы им мстили: если удавалось поймать, то тоже их ели. Брезгливость и вкус нас не интересовали.

ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ. Голод и холод - ужасны. Но еще ужаснее молчаливый умоляющий взгляд ни в чём не повинного, измученного голодом маленького человечка, родного ребёнка (просить чего-либо вы уже давно перестали). Этот взгляд, как острый кинжал, делал надрезы на сердце матери. И, однажды, я не выдержала этого взгляда... и решила взять на душу тяжкий грех и умертвить тебя, самое дорогое для меня существо. Мысли были простые: «Все равно не спасти, зачем долго мучить... потом и сама...». Решение принималось долго и тяжело, но было принято... Думала, найду какую-нибудь пищу, отдам её всю тебе... заворот кишок — и нестерпимым взглядам конец. С этой целью, взяв солдатский котелок, я побрела в столовую ремесленного училища со слабой надеждой выпросить что-нибудь из съестного. Повсюду, особенно, за печкой, валялись трупы ещё не убранных молодых, уже не будущих, ремесленников. После слёзных просьб мне разрешили соскрести со стен двух больших котлов чёрную пригоревшую корку от бывшей каши. Еле сдержавшись от пробы и, не отсыпав чуть-чуть дочери, я весь котелок набранного «угольного порошка» скормила тебе и стала ждать. Что было у меня на душе, не передать словами... Через три дня ты проснулся, открыл глаза и сказал: «Мама, я ещё каши кочу». Таких радостных чувств, которые я испытала, услышав эти слова, больше в моей жизни не было. Мне хотелось долго, до упаду, плясать лезгинку, но сил не было. Я поклялась, что никогда в жизни, ни под каким предлогом, не допущу таких не то чтобы решений, а даже мыслей о них. Я решила рассказать тебе, Олег, об этом, чтобы облегчить свою душу и не брать с собой эту тайну в могилу. Надеюсь, сынок, ты поймёшь меня и простишь.

ЭПИЗОД ПЯТЫЙ. Особенно тяжёлым был месяц после потери (или кражи) продовольственной карточки. Обнаружив пропажу, я взвыла волком. Было сильное желание наложить на себя руки, но вид беспомощных детей останавливал этот порыв. Вот теперь, - подумала я, — нам точно конец. Спасли нас солдаты и матросы. Сами истощённые, делились добровольно своими скудными пайками с умирающими от голода людьми. Они ходили по квартирам и подкармливали всех, чем могли: кусочками хлеба, тушёнки, крупой, квашеной капустой, иногда крошками сахара. Если бы не они, нам бы грозила неминуемая смерть. Низкий им поклон и светлая память!

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ. Постепенно нормы пайка слегка увеличивались: живых оставалось всё меньше, и спасибо «Дороге Жизни». Вот-вот блокаду снимут. Однако процесс эвакуации не прекращался. Эвакуация – не праздник, это тяжелое физическое и психологическое перенапряжение, путь в неизвестное, часто смертельный риск. Чувствуя и зная о скором прорыве и снятии блокады, я на коленях умоляла представителей администрации г. Кронштадта не эвакуировать нас. Ответ был один: «Приказ Сталина не обсуждается». И вот, эвакуированных, в том числе и нас троих с кое-каким скарбом, посадили на 4 катера и отправили к «Лисьему носу». Из четырех только один наш катер, весь в пробоинах, еле-еле причалил к берегу, остальные были потоплены авиацией немцев. На берегу, на болотных кочках, таких как мы уже было немало. Три дня немцы бомбили место скопления несчастных людей, это был ад - взрывы, стоны, крики, рыдания, месиво частей человеческих тел, крови, жалкой домашней утвари. Погибло больше половины стариков и детей…. Живых впереди ждала Дорога Жизни и ... Великая Победа в этой ужасной войне.

Ветеран ВОВ (блокадник) и ВС СССР, КТН, СНС / Гурьянов О.Д.