Церковь в годы блокады: легенды и реальность

На старой фотографии — 12 человек в церковном облачении, с крестами и медалями «За оборону Ленинграда» ( третья сверху в правом ряду).  Невероятное для того времени зрелище! Но — вполне реальное: это фото из музейной экспозиции Успенской церкви на Малой Охте в Санкт-Петербурге. На нем — духовенство Ленинградской епархии вместе со своим митрополитом Алексием (Симанским), награжденное советским правительством в октябре 1943 года.

Духовенства накануне войны в Ленинграде оставалось совсем немного, не больше 30 человек. Остальных уже унесла с собой волна репрессий и гонений на церковь. Одна из самых больших епархий — некогда Санкт-Петербургская — насчитывала всего 21 действующий храм. Возглавлял ее митрополит Алексий (Симанский), который впоследствии стал Патриархом Московским и всея Руси. А в черте блокады и вовсе оказалось всего 10 православных храмов, которые действовали всю войну.

Русская православная церковь мгновенно отреагировала на начало Великой Отечественной войны. Надо оценить гражданское мужество патриаршего местоблюстителя митрополита Московского Сергия: непосредственно 22 июня он обратился ко всем православным христианам с призывом встать на защиту Родины, хотя это было в то время наказуемо, поскольку расценивалось как прямое вмешательство в государственные дела. Тем не менее, он благословил на подвиг весь народ. В его обращении были такие слова: «Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства…». Его обращение зачитывалось вслух во всех церквях Ленинграда.

А уже с 23 июня 1941 года по инициативе митрополита ленинградского Алексия все церковные приходы начали сбор средств на оборону города и нужды фронта. Сбережения храмов, сохранившиеся кое-где с дореволюционных времен, были пожертвованы на эти цели. Уже к концу 1941 г. общая сумма сборов православных приходов Ленинграда превышала 2 млн 144 тыс. рублей (для сравнения отметим, что средняя зарплата рабочего в 1940 г. была 375 руб.).

Прихожане собирали солдатам также теплые вещи, а в самые тяжелые месяцы блокады даже жертвовали продовольствие для больных и раненых. Приходская община Князь-Владимирского собора по примеру того, как в Первую мировую войну при  церквях открывались лазареты, предложила открыть и содержать на свои средства госпиталь для раненых и больных. Правда, э то сделать им не позволили: власти Ленинграда разрешили лишь перечислять деньги в общие фонды: Красного Креста, обороны и другие.

Вот что говорит об этом времени протоиерей Всеволод Чаплин, член Общественной палаты РФ, настоятель московского храма святого Феодора Студита у Никитских ворот: «В Ленинграде священнослужители в полной мере разделили со своими прихожанами тяготы блокады, продолжали выполнять свой пастырский долг. Если на оккупированных территориях случалось, что священнослужители иногда поддерживали немцев, то в Ленинграде об этом и речи не было. Зато были серьезные нравственные вызовы, и об этом с содроганием рассказывают люди, которые помнят блокаду: люди постоянно видели смерть вокруг себя, были и случаи каннибализма, и оставление без помощи пожилых людей, и собственных детей. Конечно, в этих тяжелейших обстоятельствах от пастырей очень многое зависело. И, в конечном счете, те, кто пережил блокаду, а до этого — сталинские лагеря, а до этого — гражданскую войну, были духовно очень крепкими людьми и до 60-70-х годов оставались сильнейшим примером для тех, кто не знал столь сильных отпущенных Богом испытаний».

В блокадном Ленинграде, в условиях гибели людей от голода, бомбежек и болезней возобновилось массовое молитвенное обращение населения к Богу, людей в церковь приходило больше, чем где бы то ни было по всему Советскому Союзу. Церковь поддерживала, утешала, способствовала мобилизации духовных сил, настраивала на патриотизм и самопожертвование, давала духовную опору и надежду на заступничество свыше, на чудо.

 Вот что рассказывает блокадница Нина Семеновна Маслова (Афанасьева) 1939 г.р.: «Мы голодали, умирали. Нас в квартире осталось трое: мама, я и дядя Вася-дворник. Остальные 9 человек умерли — мы их всех «переносили» в одну из комнат, а потом их увозили. Когда начиналась бомбежка, все бежали в бомбоубежище, а мы с мамой — в наш огромный туалет, где висели иконы. Падали на колени и молились. В угол этого дома бомба не попала. Мама уходила на работу, а я на ночь оставалась одна. Я закутывалась в одеяло с головой, как в кокон. Мне казалось, что так я в безопасности. Дядя Вася сильно мерз и постоянно плакал со словами, что пойдет на барахолку и поменяет икону Божией Матери на валенки. Мама его отговаривала, но он ее не послушал и поменял. Одеть их он не смог, так как у него отнялись ноги. Что с ним дальше произошло, я не знаю».

Может быть, именно вера в чудо отражена в сказании, которое до сих пор широко известно. Незадолго до того, как удалось остановить врага на подступах к Ленинграду, митрополиту Илие (Караму) Антиохийскому якобы было видение: к нему явилась сама Царица Небесная и пообещала Ленинграду свое заступничество. Митрополит, как гласит легенда, обратился к советскому правительству через международный Красный Крест и рассказал о «Господнем определении», после чего в обстановке полной секретности чудотворную икону казанской Божьей Матери по личному распоряжению Сталина якобы на самолете пронесли по кругу (такой своеобразный крестный ход) над Ленинградом. И, дескать, на той границе, над которой ее пронесли, и удалось потом остановить немцев.

Вот как прокомментировал эту историю профессор Московской Духовной Академии диакон Андрей Кураев: «Никаких документальных свидетельств тому нет, хотя сейчас у историков есть доступ к архивам практически каждой воинской части, а каждый боевой вылет тогда фиксировался. Как человек, который знает идеологическую ситуацию той поры, я думаю, что история про икону, которую подняли в воздух самолетом и пронесли вокруг Ленинграда — это все же миф. Такого рода рассказы настолько близки православному народному сердцу, что такой миф мог родиться даже сам по себе. А бывают и такие «наведенные мемуары», когда человек вследствие всей своей жизни приходит к выводу, что именно так ему надо говорить и думать, и вот он уже уверен, что чуть ли не сам это видел. Это часто встречаемый феномен».

А вот то, что в блокадном Ленинграде действительно были приостановлены гонения на церковь, это факт. Правда, вскоре после войны они снова возобновились. В годы же блокады власти города не могли не оценить позитивной роли, которую сыграла консолидация народа вокруг Русской православной церкви, поддерживающей в народе крепость духа и стремление до последнего стоять за свой город и помогать ближнему даже в самые тяжкие месяцы. По словам Всеволода Чаплина, «в блокадном городе не прерывалось таинство причащения, хотя для этого обязательно должно быть красное вино и хлеб, но использовались микроскопические доли того и другого».

Малоизвестный факт: блокадные власти согласились выдавать действующим церковным приходам какое-то минимальное количество вина и муки, чтобы можно было постоянно совершать причащение верующих. «Конечно, эти просфорки были очень маленькими,— говорит доктор исторических наук, главный архивист Центрального государственного архива Санкт-Петербурга, член Комиссии по канонизации новомучеников Санкт-Петербургской епархии Михаил Шкаровский, — но они были, даже когда у церквей кончились все их собственные запасы продуктов, предназначенные для этого. Было также совместное участие властей и прихожан в постройке бомбоубежищ и в ремонте храмов, пострадавших от бомбежек и обстрелов. Это все началось еще в первую блокадную зиму».

Надо отметить, что в блокадном Ленинграде действовали и другие конфессии. Как рассказал Михаил Шкаровский, «всю блокаду действовали также синагога и католический костел, в котором, правда, не было священника — его выслали из Советского Союза в 1941 году, но верующие в костеле собирались. На квартирах собирались также общины баптистов и старообрядцев, и после войны им даже разрешили открыть старообрядческие и баптистские молельные дома. Что касается православных общин, то не все они подчинялись московскому патриархату. Были две тайных общины иосифлянцев, оппозиционных советской власти. Они были разгромлены органами госбезопасности в 1942 и 1943 году. Один из священников — архимандрит Клавдий Савинский — был расстрелян, а другой — священник Михаил Рождественский — избежал такой участи и потом дожил до 80-х годов. А все легально действовавшие православные церкви, среди которых была одна иосифлянская и три обновленческие, в годы блокады не закрывались и перешли потом в московский патриархат».

Вот что рассказал на Нюрнбергском процессе протоиерей Николай Ломакин, который в блокаду служил благочинным церквей города Ленинграда, то есть был человеком, в непосредственном подчинении которому находились все храмы города: «Вследствие невероятных условий блокады, вследствие непрерывных налетов немецкой авиации на город, вследствие артиллерийских обстрелов города, количество отпеваний усопших дошло до невероятной цифры — до нескольких тысяч в день. Мне особенно сейчас хочется рассказать трибуналу о том, что я наблюдал 7 февраля 1942 года.

За месяц до этого случая, истощенный голодом и необходимостью проходить ежедневно большие расстояния от дома до храма и обратно, я заболел. За меня исполняли обязанности священника мои два помощника. 7 февраля, в день родительской субботы, перед началом Великого поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня — храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход.

Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа в храм, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами обессиленные падали у праха почивших и тут же умирали. Эти картины мне приходилось наблюдать очень часто».

Протоиерей Борис Глебов, председатель приходского совета Спасо-Преображенского собора Санкт-Петербурга, который провел первые годы своей жизни в блокадном Ленинграде и у которого от голода умерли отец и брат, рассказывает: «В войну многие стали молиться открыто, не таясь, — ушел страх перед правительством. Война стерла его, потребность в вере и Церкви стала сильнее страха. Храмы были полны, служились всегда две литургии — ранняя и поздняя. В 1943 году Сталин разрешил колокольный звон — люди плакали и крестились, когда над блокадным городом впервые зазвенели колокола».

С 1942 года власти города разрешили крестные ходы, в частности, в ограде Князь-Владимирского собора совершались крестные ходы с чудотворной иконой Казанской Божьей Матери. А Пасха 1942 года запомнилась многим, поскольку комендатура города согласилась сдвинуть комендантский час, чтобы в церквях города могла пройти ночная праздничная служба и крестный ход. А ведь всего за год до того верующих, пришедших на пасхальную службу, разгоняли отряды конной милиции! Вместо куличей в блокадную Пасху 1942 года освящали кусочки блокадного хлеба. А само богослужение было перенесено на 6 часов утра, и это позволило избежать больших жертв, ведь к Пасхе гитлеровцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград! До конца дней патриарх Алексий I хранил память о блокаде, в частности, держал в письменном столе влетевший в его комнату осколок немецкого снаряда.

11 октября 1943 года — впервые за все годы советской власти! — 12 ленинградским священнослужителям, в том числе митрополиту Алексию, были вручены правительственные награды: медали «За оборону Ленинграда». «Это был первый случай в советское время, когда священнослужителей награждали государственными наградами, — говорит Михаил Шкаровский. — Это произошло сразу после того, как в сентябре 1943 года Сталин встретился в Кремле с тремя митрополитами: Сергием (Старогородским), Николаем (Ярушевичем), и Алексием (Симанским), который прилетел на самолете из блокадного Ленинграда».

Татьяна Трофимова