А музы не молчали: Культурная жизнь блокадного Ленинграда

Ленинградская блокада стала самым, пожалуй, очевидным опровержением старой максимы о говорящих пушках и молчащих музах. Не случайно именно так — «А музы не молчали…» — назвал свой народный музей один из самых знаменитых энтузиастов, сохранивших для будущих поколений опыт блокадного искусства в этой уникальной экспозиции Евгений Линд, сын довоенного директора Ленинградского ТЮЗа Алексея Линда. Экспозиция насчитывает свыше 20 тысяч экспонатов и подлинников документов, касающихся культурной жизни блокадного Ленинграда и доказывающих, что сила духа была для ленинградцев ничуть не менее важной, чем сила оружия.

Помимо основания музея, первым экспонатом которого, как вспоминал сам Евгений Линд, стала похоронка на его отца — Алексея Линда, ушедшего добровольцем на фронт и погибшего под Ленинградом, создатель уникальной экспозиции был знаменит еще и своей коллекцией устных рассказов о жизни артистов, литераторов, художников и музыкантов блокадного Ленинграда. Среди них, в частности, был и такой рассказ: «Режиссер Театра музыкальной комедии Григорий Полячек вынужден был создать в театре... морг. Подобного не знал ни один театр в мире! А ему некуда было деваться: 56 артистов умерли прямо на сцене или на пути к ней. В третьем акте «Баядеры» артиста Зосимовича уносят за кулисы, хор смыкается — зал не должен знать, что он умер. Челноков умер по дороге в театр, о чем в соответствующих документах сделали запись: «До спектакля не дошёл...» Абрамов умирает в «Трех мушкетерах» – не от укола шпагой…».

Такой была изнанка, таким было закулисье культурной столицы Советского Союза, переживавшей самую страшную блокаду в мировой истории. И пережившей — в том числе и потому, что люди искусства не опустили руки, а продолжали делать свое дело, вдохновляя и поддерживая жителей и защитников Ленинграда. Как вспоминают сегодня оставшиеся в живых блокадники, в осажденном городе наблюдался небывалый, просто невероятный всплеск патриотизма. И возможно, поэтому оставшиеся в Ленинграде артисты и музыканты, литераторы и художники с первых же дней осады все свои силы бросили на то, чтобы своим талантом и трудом внести лепту в его оборону. И не только талантом: многие из них, как рассказывает Алексей Линд, ушли в армию или в народное ополчение. А те, кто не мог уйти по возрасту, здоровью или потому, что его призвали на действующую службу в политотделы, в первые дни войны стали давать выездные представления на сборных пунктах.

Как вспоминала солистка Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова Софья Преображенская, «в первые дни войны мы ходили на сборные пункты, в не известные нам места, под руководством бригадира. В эти трагические дни мы испытывали огромный творческий подъем, вглядываясь в лица людей, уходивших на фронт. Большой радостью для нас была возможность выступить перед ними со своим искусством в эти памятные дни. Цифра в полторы тысячи шефских концертов не кажется мне большой, настолько большую духовную радость давала мне эта работа, настолько теплым был прием, настолько взволнованными и проникновенно-душевными были приветственные речи после концерта» (Отчет солистки Ленинградского театра оперы и балета им. С.М. Кирова С.П. Преображенской в ЦК Рабис о концертной деятельности в блокадном Ленинграде в 1941-1943 гг. Государственный архив Российской Федерации Ф. Р-5508. Оп. 3. Д. 45. Л. 85-90).

Среди тех ленинградских людей искусства, кто с началом войны ушел на фронт, был и Аркадий Обрант — выпускник Института физкультуры по специальности «Спортивно-художественное движение» и балетмейстерских курсов при Ленинградском хореографическом училище, который с 1937 года вместе с Розой Варшавской руководил танцевальной студией детского ансамбля песни и танца Ленинградского Дворца пионеров. Он ушел воевать ополченцем, дослужился до звания старшего лейтенанта и должности командира лыжного взвода, а после тяжелого ранения в марте 1942 года вернулся с фронта пешком в Ленинград. Вернулся не просто так: опытного педагога оставили на службе в политотделе 55 армии, а в Ленинград он отправился, чтобы собрать танцевальную группу для агитвзвода. И этот взвод стал настоящим спасением для оставшихся в живых учеников Аркадия Обранта. Когда 30 марта после первых репетиций истощенные танцоры выступали на своем первом фронтовом концерте перед участниками конференции сандружинниц и врачей, они едва не падали. Румянец на щеках у девочек наводили губной помадой, а танцор Гена Кореневский, танцуя вприсядку, в какой-то момент просто не смог подняться. «В зрительном зале плакали. Невозможно было удержаться от слез при виде измождённых блокадных детей, старающихся из последних сил весело и темпераментно плясать», — вспоминал потом Обрант.

Месяц после первого выступления артисты вынуждены были восстанавливать силы в госпитале, а затем вернулись к работе под именем Молодежного военного ансамбля танца под художественным руководством Аркадия Обранта. Первоначально в нем было всего девять участников — четыре девушки и пятеро юношей, но позднее стало вдвое больше. И так танцевали эти чудом вырванные из когтей смерти подростки, такое мужество и такую веру в победу демонстрировали они, что ансамбль, как полноценная боевая единица, стал получать награды. Первой из них стала медаль «За боевые заслуги», врученная танцорам 12 апреля 1943 года, следующей — медаль «За оборону Ленинграда» (и пусть бы кто-нибудь попробовал сказать, что ансамбль не оборонял его!), а 30 июня 1945 года коллективу вручили орден Отечественной войны II степени. Вскоре после этого фронтовой коллектив был переформирован в гражданский Молодежный ансамбль танца Ленгосэстрады. И это — лишь один из примеров того, как жили люди культуры в блокадном Ленинграде.

В истории ленинградской блокады есть две даты конца 1941 года — 20 ноября и 25 декабря. Это — дни введения и отмены самой скудной продовольственной нормы: по 125 граммов блокадного «хлеба», того, который «с огнем и кровью пополам», каждому иждивенцу и служащему. А артисты, если только они не стояли на военном довольствии, как раз и относились к категории служащих. Так вот, в эти самые страшные даты произошли еще два события. 20 ноября 1941 года спектаклем «Евгений Онегин», данным в Государственном народном доме (бывшем Народном доме имени императора Николая II в Александровском парке) возобновились ленинградские оперные спектакли. А 25 декабря один из не успевших эвакуироваться и самых активно действовавших в блокаду театров города — Музкомедии — начал работу в театре Пушкина, поскольку его собственное здание после бомбежек и обстрелов стало непригодно для работы…

 «Я хорошо помню эти спектакли — говорит блокадница Лидия Александровна Николаева, которой в то время было 16 лет. — Театр Музкомедии работал не переставая. Один раз в буфете даже продавали какой-то разведенный сироп. Постановки мы смотрели с интересом, с восторгом даже. Сперва был спектакль по Грибоедову «Замужняя невеста», потом еще смотрели какую-то оперетту. Отопления в театре не было, все сидели в пальто. Свет на сцену давали, кажется от собственного генератора, но иногда он потухал, тогда или ждали, когда он включится, или артисты выступали при свечах. Иногда было такое, что во время спектакля начиналась воздушная тревога, спектакль прерывали. Во время тревоги все уходили в бомбоубежище.

Новый, 1942 год встретили праздничными спектаклями 1 января три ленинградских театра — Музкомедия, Ленинского комсомола и Ленсовета, а в 8 кинотеатрах города демонстрировались художественные фильмы. А 7 июня 1942 года в Доме Красной Армии состоялось 15000-ное по счету с начала войны выступление фронтовых агитбригад, в котором участвовали ансамбль Красноармейской песни и пляски фронта, джаз-ансамбль под руководством Клавдии Шульженко и ее мужа Владимира Коралли и агитбригады под руководством заслуженного артиста РСФСР Евгения Гершуни. Примечательно, что эта агитбригада была сформирована непосредственно на ленинградском фронте из бойцов народного ополчения, в которое записался и сам Гершуни. А через месяц, 12 июля 1942-го года здесь, на Литейном, 20 Клавдией Шульженко была впервые исполнена известнейшая военная песня «Давай закурим...» 

Вот как вспоминает Дом Красной Армии блокадница Ольга Юрьевна Александрова: «Всю блокаду я пробыла в Ленинграде, жили в Доме офицеров, (это и есть Дом Красной Армии — прим. ред.). В тот момент там жила Клавдия Шульженко, великая актриса. Однажды, я даже поссорилась с ее сыном, Игорем. Он запер меня где-то, и я очень обиделась на него. А еще там было огромное количество крыс. Они бегали всюду, было страшно. У меня был котенок, я его везде носила с собой, чтобы его не съели крысы, но из-за голода он погиб. Для меня это была трагедией, я очень переживала. В Доме офицеров мы жили там вместе с папой, мамой, бабушкой. У нас была маленькая комната. Выжили потому, что в Доме офицеров была столовая»

Чуть позднее, осенью 1942 года в городе открылся новый театр! Вообразите: только что пережита самая страшная блокадная зима, только недавно счет умершим от голода перестали вести тысячами ленинградцев в сутки, только недавно за счет разбитых на всех клочках городской земли огорода чуть-чуть поправили продуктовое снабжение, и вдруг — новый театр! Его премьерным спектаклем стала постановка совсем недавно написанной военной пьесы Константина Симонова «Русские люди», показанная 18 октября. А сейчас этот театр известен на весь мир под именем Театра имени Комиссаржевской…

Сегодня такое кажется почти невозможным, но тогда и там, в блокадном Ленинграде, это выглядело как норма. Потому что даже в самые тяжелые дни люди шли туда, где можно было хоть на два часа, хоть на час забыть об ужасающей действительности и окунуться в живой мир театра, музыки или кино. И так велика была благодарность ленинградцев артистам, что они — впервые в современном мире! — сами кланялись им: это было в театре Музкомедии, и обессилившие театралы, чтобы не упасть, держались за спинки кресел перед собой. Билеты покупали, отдавая за них свою хлебную пайку, и говорят, были зрители, которые за всю блокаду умудрились не пропустить ни одного спектакля!

А были еще писательские бригады, в которые входили такие крупные литераторы, как Всеволод Вишневский и Николай Чуковский, Ольга Берггольц и Вера Инбер, Александр Крон и Николай Тихонов. Были отзывавшиеся на призыв поддержать боевой дух ленинградцев художники, продолжавшие работать над плакатами даже в самые трудные дни зимы 1941-42 годов — и многие из них при этом буквально документировали окружающую действительность в своих живописных полотнах. Были выступления поэтов и писателей на радио и в составе фронтовых агитбригад — и после этого переписанные от руки стихи занимали свое место в карманах гимнастерок бойцов и командиров…

Проще сказать, чего не было — а не было ощущения поражения. Вот что рассказывает блокадница Евгения Николаевна Белая: «Когда начинали репетировать Седьмую — Ленинградскую — симфонию Дмитрия Шостаковича, по радио объявляли, что приглашаются все музыканты. Им было тяжело ходить, многие не могли добраться до места репетиции, подняться в репетиционную студию на 2 этаже — такие они были слабые и больные. Было лето, но музыканты ходили в валенках: у многих ноги от голода распухли так, что они не могли надеть на них ботинки. Но все же собрали Большой Симфонический оркестр, и знаменитый дирижер Карл Ильич Элиасберг взялся за репетиции».

«Они репетировали на втором этаже Дома Радио на Итальянской улице, дом 27, — рассказывает нынешний руководитель музея «А музы не молчали» Ольга Герасимовна Прутт. — А исполняли в Филармонии».  Во время исполнения Седьмая симфония транслировалась по радио, а также по громкоговорителям городской сети. Небывалый подъем духа осажденного города поселил ощущение полного краха в осаждавших его врагах. Лучше всего об этом сказал один из немецких солдат, оставшийся в живых после прорыва блокады. Как и многие немцы, он 9 августа слушал передававшуюся по всем каналам Седьмую — Ленинградскую — симфонию Дмитрия Шостаковича, которую играл выживший симфонический оркестр блокадного города. И много лет спустя после нашей победы этот бывший солдат признался во всеуслышание: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем эту войну»…