Ильдиган Юсупова: Папа вспоминал, как во имя Родины люди бросались на штыки

Девочка, рожденная 9-го мая

Я родилась в селе Колпино Колпинского района Ленинградской области 9 мая 1941 года. Моя мама была не грамотная, плохо знала русский язык, и после того, как ее выписали из больницы, она пошла за метриками. Ее спрашивали, когда я родилась, она говорила 9-го, но, видимо, путалась, и написали 18-го. 

Фотография мамы и папы Ильдиган Мустаковны. 

Настоящее мое имя Гульжиган, а ее не поняли и тоже спросили: «Ильдиган напишем, пойдет?» Получилось какое-то индийское имя, но всю жизнь меня звали Гульжиган-Гульжиган, а русские - Галя-Галя. 

Мой папа из Башкирии, село Аканаево Дюртюлинского района. Мама из-под Самары, они крещеные татары. Родители мои всю жизнь в семье разговаривали по-татарски. Мама с папой встретились в Ленинграде на строительстве Ижорского завода (они туда приехали по отдельности, мобилизовались), поженились в 1934 году. 

В 1941 году, когда началась война, они работали на заводе рабочими, им к тому времени дали жилье в самом Колпино, в домах Ижорского завода. Мама была в декрете, папу призвали в армию, и он сразу попал в оборону, в 283-й пулеметный батальон сапером. 

Молока у нас с мамой не было, когда мы жили вдвоем. Давали сто двадцать пять грамм хлеба, крупы чуть-чуть. Картошку мороженую копали, пекли лепешки. Мама меня кормила тем, что смогла сама добыть. 

Под Колпино стояла военная часть, женщины туда ходили, потому что военных-то кормят. На снегу они находили капустные листья и кочерыжки, сгребали снег, чтобы пить. А им как-то из части закричали в рупор: «Не берите снег, он весь ядовитый, весь желтый».

Кочерыжка вместо соски

Провизию искать женщины ходили сообща, дети оставались дома маленькие. Они ходили толпой, ведь сил ни у кого не было, сообща помогали картошку копать, находили дрова, что было, то и приносили. Мы с  мамой занимали только одну комнату из двух, чтобы проще было обогревать ее.

Фотография отца Мустака Шаракаева

Все прилавки в магазинах переломали на дрова, чтобы топить голландку. Мама пришла один раз в магазин и видит, что в углу стоит завязанный мешок. Она думает: «Кто-то приготовил себе дрова, наверное, унести не смогли». Развязала -  а там рубленное человеческое тело.  

Хлеб давали на маму и на меня, иногда папа, который жил в гарнизоне, наведывался к нам. Ни водопровода, ни отопления у нас не было. Ужасные условия. Еду собирали по помойкам: мама принесет капустные кочерыжки, вымоет их, бывало, отскоблит, отпарит, а я: «Дай, дай, дай, дай». Кочерыжку даст мне, а я ее сосу вместо соски. 

Однажды мама ушла за поиском еды, пришла, а я лежу, закутанная в одеяло, и что-то у меня дымится. Мама ко мне наклонилась, а там от ваты идет дым. Она огляделась: окно будто просверлено, осколок в него попал и застрял в одеяле в нескольких сантиметрах от меня.

Дорога в тыл

В 1944 году, в январе, вернулся папа. Он сказал мне: «Гульжиян, давай езжай к моему отцу в Дюртюли. Не знаю, сколько еще продлится война,  но у папы свой дом, колхоз, и как-нибудь вы прокормитесь. Много с собой не бери, какие отрезы новые если есть - возьми, на продукты поменяешь». Блокаду города тогда уже сняли, по Ладоге как раз открыли дорогу. Мама меня потащила на санках, и снова мы попали под обстрел так, что в моем одеяле застрял осколок. 

Мама потом вспоминала, что, когда ехали в поезде, было много голодных детей, которые плакали и никак не могли успокоиться. Были такие случаи даже, когда офицерские жены, по словам мамы, выходили из поезда с детьми, сажали их у столбов и уезжали, потому что никак не могли успокоить. 

Так мы доехали до какой-то станции, и тут объявили: «Граждане пассажиры, сейчас вас накормят, только не наедайтесь очень сытно, кушайте потихоньку, потому что может быть завороток кишок». Так мы доехали до Уфы, потом отправились в Дюртюли, в деревню Аканеево. Вместо того, чтобы жить в доме деда, мы расселились в землянке вместе с ним самим и мачехой моего отца. У деда дом сгорел. 

В Ленинграде голод сильно сказался на моем здоровье - я почти не ходила, ноги были слабые. Ползать начала только тогда, когда мы приехали в Башкирию, а мне было уже четыре года. Потом на всю жизнь у меня остались боли в ногах и артроз обоих колен третьей степени тяжести. 

Украденные медали 

В ноябре 1945 года папа приехал к нам в Башкирию, стал искать работу в Уфе. На будущий год, в 1946 году у нас родилась сестренка. К тому времени мы стали жить в городе на Проломной улице у папиной тетки. Ее сын украл папины ордена и медали - папа, Шаракаев Мустак, был награжден медалью «За оборону Ленинграда» и орденом Красной звезды. В сентябре 1944 года он был тяжело ранен. 

После войны жизнь была тяжелая. Я училась в школе до девятого класса, в 1957 году мне было шестнадцать лет, и я пошла работать на Уфимский тепловозоремонтный завод. 

В 1962 году я была в Ленинграде, в нашей квартире, где мы жили раньше. Там к тому времени заселилась семья евреев, им дали это жилье на время, при условии, что старые жильцы не вернутся. А нас эвакуировали и никто не сказал, что мы можем вернуться. Когда эвакуационную бумагу давали родителям, они были безграмотными. 

Ижорский завод разбомбили в первую очередь, как началась блокада, отдел кадров сгорел. Наши дома Ижорского завода целыми остались. В обороне же были наши, не давали им особо подлетать. 

Стаж у родителей за это время пропал, потому что сгорели все документы, когда бомба попала в отдел кадров. У папы остался неполный стаж, у мамы вообще его не стало с 30-х годов до 1941 года. Мама так и пошла на пенсию с неполным стажем, опять же за неграмотность. Они могли бы найти свидетельские показания - в Ленинграде осталось много соседей, знакомых, могли бы списаться с ними и все доказать. Соседская дочь даже однажды приезжала к нам из Ленинграда в Уфу...

Послесловие

Мы очень часто вспоминали с родителями о войне и о блокаде. Папа был на этой войне вообще «помешанный». Сейчас по-разному клевещут на Сталина, а кто служил, кто воевал, те, говорил папа, с его именем шли на штыки. Все время, говорил, шли за Родину, за Сталина и плакали, когда он умер.

Мама рассказывала и вспоминала все моменты, как они ходили за кочерыжками, как вернулся папа. Она вынесла блокаду потому, что была деревенская, знала, где, что искать на полях, где сеют, где пашут - имела сноровку. Они умерли почти одновременно. Папа в 1977 году, а на следующий год - мама. 

Записала волонтер Межгосударственной телерадиокомпании «МИР»  Мифтахова Лиля, город Уфа, Республика Башкортостан