Вспоминает Екатерина Кадесникова, Уфа

Меня зовут Екатерина Григорьевна, девичья фамилия - Орехова, а замужем - Кадесникова, родилась 22 ноября 1924 года. 

Я родилась в деревне Якшино Горицкого района Калининской области. Старшая сестра Мария 1922 г.р., я - 1924 г.р. и самая младшая сестрёнка Тамара - 1928 года. Я успела окончить только семь классов школы. Учиться надо было ходить за четыре километра в начальную школу, а в среднюю школу, семилетку, десять километров ходили пешком.  В городе Кимры Калининской области жила тетка, мамина сестра, мы часто приезжали туда в гости. 

Когда я закончила семь классов, еще до войны, мы вместе с мамой, папой и сестренками поехала в Ленинград, потому что папе там дали небольшую комнату. Жили на улице Липовая аллея, дом 15а. 

Мама, Александра Петровна Орехова, работала в роддоме. От нашего дома до ее работы трамвай ходил три остановки, а дальше надо было идти парком.

Помню день, когда началась война. К маме приехала из центра ее младшая сестра, она жила у канала Грибоедова. Помню, я вышла на крыльцо, на мне белое платье с черными кубиками, две косы заплетенные - тогда ведь модно было косы носить. Мы пошли в парк, а наш Приморский район находился рядом с самым большим парком у Финского залива. Там люди со всего города были, оркестр, катания для детей.

И по радио в парке Молотов объявил, что война началась. Сказали, что людям надо скорее возвращаться домой, все стали бежать на остановку, кричать, плакать. Мужчины пошли к киоскам выпить пива. А мы поняли, что началась война. 

Моя старшая сестра работала на почте, она была призывная, и ей в первые же недели войны прислали повестку. Папа, Орехов Григорий Яковлевич, в начале войны эшелоном со строительным трестом был отправлен из Ленинграда в Башкирию. Им было сказано, что отправляют на три месяца строить временные дома, по- быстрому, так как из Рыбинска в Уфу приедут люди, будут делать моторы для самолетов. Мы даже не успели с папой распрощаться. 

Я в это время работала и училась на чертежно - конструкторских курсах на Невском, ездила туда вечерами. Курсы  были платные, стоили двадцать пять рублей в месяц. Это очень дорого было. Отметки у меня были только «отлично». Работала чертежницей-копировщицей в чертежно-конструкторском бюро от завода №23, на третьем этаже и нам сказали, всем заводом будем эвакуироваться в Новосибирск. Сказали, будем отправляться только сами, семьи не берем, так как там еще никакого жилья нет.

Когда узнала мама, что мне надо так далеко уехать, она сказала: «Дочка, где-нибудь, может, устроишься». И меня перевели работать на аэродром, в то место, где много лет назад была дуэль Пушкина, у Черной речки. Через этот мостик я ходила на работу. 

И вот: папа уже уехал, старшую сестру призвали, мама работала в роддоме, а младшая сестренка Тамара (12 лет) не училась, так как в ее школе сделали госпиталь, она оставалась дома. Мне тогда было 16 лет. И восьмого сентября началась блокада. Сначала раздали карточки, а потом и вовсе исчезли продукты в магазинах. 

У нас дальше дома, в котором жили, недалеко было поле, там были склады. Сестренка Тамара со взрослыми ходила туда, в этих складах они искали палочки от капусты, от свеклы. Я помню, как мама сварила это, и она не знала, что положить, и положила чего-то, наверное, горчицы, после которой я слегла больная. 

Мама говорила часто: «И зачем я не согласилась поехать под Кимры в Подмосковье?». Там жила ее сестра, можно было уехать, это от Москвы недалеко. Еще можно было эвакуироваться по билетам с аэродрома, так как у меня была такая возможность. Но мама не поехала, боялась, что если сестру ранят, она не сможет навещать ее, война же началась по-настоящему. Сестра Мария по повестке стала работать в части в самом Ленинграде, как почтовая связь. Даже был случай, что в окружение они попадали, ведь немцы то уже совсем близко подходили.

Наш дом был четырехэтажный. со своей котельной, комнатная система была, коммуналка. А мы соединились с соседом, у которых  тоже был маленький сын Роберт. Его мать Татьяна жила с нашим соседом, у него своих два парня было взрослых, один мальчик был мой ровесник. Почему мы с ними соединились? Отапливать котельную было нечем, и люди собирались кто с кем. Вот эти соседи сказали: «Ну ладно, переходите к нам». У них большая комната была, мы разместились у них. 

В один из дней зимы 1942 года помню, что я была дома, а мне девушка-соседка кричит: «Катя, иди встречай маму, она еле шагает». Мама до дому дошла очень усталая, она легла, даже платье не сняла. Ночью проснулась младшая сестрёнка и сказала: «Катя, ты не плачь, у нас мама померла». Я говорю: «Ты что такое говоришь?!» Она говорит: «А у нее уши холодные». Мама умерла на самом деле. 

В нашем доме жила комендант тетя Шура. Она и везла маму на саночках до Серафимовского кладбища, а я еле-еле шла сзади с палочкой. У меня тогда уже тоже не было сил, была слишком худая. 

Что нам тогда оставалось делать? Сестренка маленькая осталась на меня, есть нечего, нечем топить дом. Работала только соседка Татьяна, с которой мы жили. Муж у нее тоже что-то приносил для железной печурки, но все-таки он оказался плохой. Когда мама умерла, он у нашей мамы и отрезы, и деньги, и все, что лежало, своровал. Все ценное тогда хранилось у мамы - серебряные папины часы с цепочкой, наши отрезы, награды старшей сестры, которая выступала до войны в соревнованиях. Это была такая обида - брать чужие вещи, когда вокруг война. 

Младшая мамина сестра, которая жила на канале Грибоедова, с сыном вместе эвакуировалась, когда началась война. Как мама умерла, больше родственников в блокаде у нас не было. 

Помню, как-то сестренка у меня заболела, не вставала, даже кусочек хлеба не брала. На нее навалилась какая-то сыпь, а я сама ребенок и ничего не знаю еще. По дороге, как идешь с работы, у нас была поликлиника. Там было столько людей: и на полу, и на стульях. Я пришла и подумала, что тут я ничего не добьюсь, потому что и у врачей не было ни света, ни тепла. 

Я как-то и сама пришла в госпиталь, чуть тогда не погибла, сестру не оставила. Мне один парень из города предложил съесть какой-то корень сладкий, а я возьми и лизни - сразу же горло и лицо опухло, говорить не могла. Я пришла в больницу, меня как-то откачали, но что за корень был - так до сих пор и не знаю. Еще как-то помню, удалось мне для нас с сестрой наловить сачком полулитровую баночку мелкой рыбки. В сачок получилось поймать, которым бабочек ловят. 

Потом, когда мы уже вдвоем стали с сестренкой жить, я написала старшей сестре, что мама умерла. Она приехала, видимо, отпустили ее ко мне, согласилась со мной эвакуироваться. 

Мы выезжали летом 1942 года, в самое тяжелое время. Помню, мы стояли на остановке, грузили вещи в машину, а старший по наряду, который грузил вещи, говорит мне: «Девушка, не уезжай, выходи за меня замуж». А я говорю: «Ох, я замуж пойду, когда война кончится». Он улыбнулся.

Нас довезли до вокзала. Перевозили нас солдаты, потом матросы каждого вели за руку по трапу с нашими вещами. После Ладожского озера мы ждали, пока придет грузовой поезд, пассажирских не было. Помню хорошо, что там очень много людей собралось в ожидании. Для нас установили летнюю кухню, велели взять ложку, кастрюльку и бидончик. Так хорошо помню, как нам большой-большой ложкой раздавали манную кашу и каждому по шоколадке. Мы были обезумевшие, так рады, и, конечно, все съели. Дождались поезда и поехали в Башкирию. 

Поезд останавливался на больших станциях, не помню, как нас там кормили. Приехали рано утром на станцию Черниковка, где я пошла искать папу - он должен был там жить. А там вся станция - одна дверь и одно крохотное окошечко, мне там сказали: «Идите вот по этой тропинке». Я говорю: «Господи, сестру с кем мне оставить?». На лавке лежал один человек в шинели, в лаптях, повернувши к стенке. Я какие были вещи оставила, даже глаза его не видела, только сестренке сказала: «Смотри, не усни, а то у нас вещей не будет». И как-то она смогла не уснуть, представляете?

Потом нас забрал папа. Он знал, что мама умерла. Вместе с двумя товарищами они жили в комнате в бараке, но папа стал искать нам барак не совсем занятый, чтобы мы жили отдельно от мужчин. Нашел не совсем занятую комнату метров на 12, но без стекол. Раму он наладил, еще что-то подремонтировал - лишь бы крыша над головой была, и нас переселил.

Один раз только сказал, помню: «Ах, как жалко, что вы мне не привезли гармошку». Я промолчала, не стала ему отвечать, что мы с сестренкой вообще чудом остались живы. Он знал, что в Ленинграде голод, но не знал, что до такой степени.

У нас тогда не было никаких продуктов и вообще ничего не было, потому что карточек тогда не получали. Нам папа где-то раздобыть килограммов пять ржаной муки. Я плиту с огнем вымыла и стала на ней печь лепешки. Ложку теста из муки и воды положу, оно подсохнет, переверну. Не было сковороды, пекла прямо на плите, которая топилась дровами. 

В 1944 году, когда война еще не кончилась, папа умер. У него была тяжелая работа: барак строить, все поднимать вручную, портянки и фуфайку даже негде высушить. Мы остались вдвоем с сестрой снова после смерти пап, но я уже работала завскладом на центральной базе III треста. Меня, такую девчонку, все тогда звали Екатерина Григорьевна. 

Помню день, когда война кончилась. Заведующий мне тогда сказал, что мы сегодня будем работать только до обеда, всех распустим. Сестренку я послала какую-то хорошую вещь продать, чтобы мы что-то сварили в честь этого. 

Потом нужно было устраивать на работу сестренку. На складе у меня работала уборщица одна, по национальности была чувашка, очень хорошая, она еще гудрон черный жевала, имела такую привычку. Помню, говорю ей: «Ой, Тому мою не знаю куда устроить». Она говорит: «Я вам помогу, у меня племянник работает заведующей почтой, вы народ приезжий, он поможет». Как раз внизу была милиция у нас, а на втором этаже почта. И сестра начала там работать, так и всю жизнь потом осталась почтовым работником. Потом замуж вышла, у нее два сына, оба получили образование. Сейчас ее уже нет. Да и муж мой умер 50 лет назад, детей не было. 

Старшая сестра Мария во время войны познакомилась в Ленинграде с одним студентом-летчиком. И довелось им еще раз встретиться подо Львовом, когда война не кончилась. Потом они жили в Ленинграде. Она участница войны, мы с сестренкой -  блокадницы.

Мамины сестры нам очень помогали, вот это было счастье. У одной сестры один только сын был, он отдал всю жизнь морю, это в Ленинграде. Мамины братья Василий и Андрей тоже всю жизнь отдали морю, они большими людьми стали. Обоих нет. Они - это два моих дяди.

Племянник, сын моей младшей сестры, Володя, сейчас ухаживает за мной. Он женат, у него дочь и двое внуков.