Вспоминает Нина Смирнова, Уфа

Меня зовут Смирнова Нина Михайловна. Я родилась 26 декабря 1930 года в Тамбовской области, Жердевский район. Родители жили в Ивановской области, а потом переехали работать в Ленинград. Папа работал на стройке, а мама сначала портнихой, а потом поваром. В Ленинграде мы жили на первом этаже общежития на улице Разъезжая, дом 2.

Нас было трое детей: Я - самая старшая, 26.12.1930г.р. (в блокаду мне было 11 лет), средняя Зина и младший Толик 1937 г.р. (в блокаду ему было 4 годика). Отец сразу эвакуировался в заводом в Уфу. Мама осталась одна с тремя детьми в блокадном Ленинграде.

Жили в общежитии, мать работала уборщицей там же. Топили дровами. В общежитие приехали мужчины из деревень подзаработать, и все умерли. В блокаду Толика отдали в детдом, чтобы хотя бы он выжил. Ему тогда было четыре года.

У нас в родне был председатель колхоза. Такой рослый молодой человек. Однажды он постучался в дверь и говорит: «Где мать то?». Я говорю: «Мама за хлебом пошла». По 125 грамм - вот такой кусочек маленький, два раза откусить, и все. И он - его в армию не взяли - был здоровый, а стучится в дверь. Если не открывают, он взламывает дверь и грузит мертвых. Он грузил, оказывается, покойников. Здоровый такой мужчина был. В армию не взяли, а специально, чтобы по домам ходил – это было что-то вроде трудармии.

Помню, небо розовое. Полный коридор соседей – со всех этажей к нам пришли. Боялись, что немцы нагрянут. А мама говорит: «Что-то горит. Все небо розовое. Склады». Мама мудрая такая. Она взяла сумку и поехала. «Может, под деревом что-то сгорело?». Тут какой-то мужик залез на склад и флажком помахал. И как раз самолет бомбу и сбросил. А на складах все продукты хранились. Мама землю привезла, и ее водой залили. Земля розовая, значит, это был сахар. Розовая и сладенькая. Мама говорит: «Весь сахар сгорел». Ну, все. Поедем эвакуироваться. Не знаю, как мы тогда жили. Вот удивительно. Даже в очереди карточки у стариков отнимали. Голодные люди. Голодные.

Помню еще, едет машина, а в ней полным-полно покойников. И на самом верху девушка молодая, мертвая, а волосы у нее такие длинные, не заплетенные. Я прибежала к маме: «Мама, я так боюсь».

А однажды под дверью у нас кошка мяукала . Я говорю маме: «Я дверь открою, кошку выпущу». И тут выходит мужчина из общежития и грозит мне: «Попробуй только открой!». Я испугалась и убежала в комнату. Ночью он ее зарезал и съел. А потом умер. Кишки не выдержали.

Потом еще был какой случай. Кто-то из соседей дал Толику три картошины в мундире. Он обчистил, а мы сзади стоим. Сейчас, думаем, эти очистки съедим. Он очистил, съел. А соседи наверное три  дали, чтобы с сестренками поделился. Ну, что в четыре года ребенок понимает-то, голодный. Он съел эти картошки очищенные. А потом вот так очистки, раз и в рот. Как мы плакали. Мы хотели покушать эти очистки, а он их съел. Ему больно много три картошины то было.

Однажды мама взяла меня за руку и повела к врачу. Мне дали рыбий жир. А Зиночке нет. И Зина сильно плакала. Мне то дают. А ей нет. А врач говорит: «Видите, какой ребенок пухленький, а эта худая какая». Ой, как она плакала.  И я сообразила отдать ей свой пузырек. Ой, как она обрадовалась. И тут же перестала плакать. Сказали – всем детям давать рыбий жир, а заведующая себе взяла. Но Зина все равно умерла.

Перед эвакуацией мы забрали Толика из детдома. Он там начал сильно заикаться. Мама, я и Толик эвакуировались на барже. Этот детдом шёл следом и пошёл ко дну. Я еще подумала: «Надо же, какие мы счастливые!» В каком году мы эвакуировались - не помню, документов нет. 

Помню, когда мы ехали, вдруг начали бомбить. И мы остановились. Нас везли в телячьих вагонах, а там даже туалета не было. И мы отставали и отставали. Тут мужчина сидит на корточках, тут женщина, тут дети. В друг объявляют: «Далеко не уходите». Поезд уйдет и все. Один раз поезд уехал, но за нами привезли дрезину, которая забрала отстающих. Как только нас эвакуировали через Ладожское озеро, нас сразу накормили. Но сразу предупредили, чтобы не наедались.

Как же хотелось досыта покушать. Помню, когда мы приехали в Янаул и я пошла в детский сад, заведующая говорит мне: «Не уходи, я тебе супа налью». Наливала мне тарелку супа, кормила, и только потом я уходила домой.

Когда война закончилась, мы приехали в Уфу, разыскали папу. Стали жить все вместе около дворца Орджоникидзе. Отец работал на УМЗ (Уфимский моторный завод). Я закончила 8 классов и пошла работать на Черниковский завод товарным оператором. Толик сильно заикался всю жизнь, не учился, на работу никуда не брали. В последнее время работал токарем в первом цехе на УМЗ . У Толика детей не было, была жена. 27 апреля 2016 года он умер в Уфе.

Во время блокады в Ленинграде умерла папина сестра Вера. Она работала уборщицей в Мечниковой больнице. В блокаду в Ленинграде ещё находилась наша далёкая родня - Завьяловы, они остались живы.

Когда я закончила учебу и поехала в Ленинград, мне так страшно было. Я сняла плащ и вот так положила. А тут дорожка из квартиры идет – далеко-далеко, вот дальше этого дома. И там могилы квадратом. Я посчитала, наверное, четыре или пять могил. Оглядываю их – никого нет. Я одна стою, и вдруг женщина идет и говорит: «Ну-ка, встаньте, поднимите плащ». Я говорю: «Жалко так, да пусть на дорожке полежит». Не тут то было. Она говорит: «Вон могилы, идите туда и сядьте на скамеечку». Вот эта дорожка ведет к этим могилам. Так вы на могиле стоите».