С улиц исчезли птицы, кошки и собаки

Странички из дневника Людмилы Ивановны В одном из эшелонов вместе со своим детским садом отправились и мы с сестрой Риммой. 15 вагонов, забитых детьми, а впереди хозяйственный вагон с нашими вещами. Немцы рвались к Москве, Ленинграду, и железнодорожные перевозки становились объектами для нападения фашистских стервятников. Так получилось и с нами. Я хорошо помню, как по пути следования вдруг загудели вражеские самолеты, и на полном ходу резко остановился поезд так, что мы попадали со своих мест. Разрывы бомб. Пламя. Выбегаем из вагона — кругом пожар, крики людей. Ребята и взрослые выпрыгивают из горящих вагонов. Низко над головой пролетают фашистские самолеты, сбрасывая бомбы и расстреливая бегущих к лесу людей. Мы с сестрой споткнулись на какое-то бревно и скатились в яму около полотна железной дороги прямо лицом в землю. Так и лежали, закрыв уши руками. Когда бомбежка прекратилась, оставшиеся в живых взрослые стали собирать детей. Мы поднялись и увидели страшную картину: огонь, дым, трупы людей, вместо вагонов искареженный металл, а на путях стоит один наш вагон, из разбитых окон которого вырываются языки пламени. К счастью, воспитательница нашей группы была жива. Мы подбежали к ней и вместе с другими детьми направились в сторону леса. Шли по бездорожью, пробираясь между деревьями и кустарниками довольно долго, пытаясь на ходу рвать и есть лесные ягоды (другой еды и питья не было). Поздно вечером грязные, усталые мы подошли к большой двухэтажной даче. Она была пуста. Воспитательница завела нас в дом, и мы с сестрой буквально повалились на пол около окна, постелив под себя одно пальто, другое накинули сверху. Под головы положили свои фетровые шапочки и уснули. Пока мы отдыхали, взрослые успели связаться с местным населением и зарегистрироваться на железнодорожной станции. Утром жители ближайших деревень разобрали нас по домам, приютили, обогрели, накормили. Когда в Ленинграде узнали о случившемся, сотни родителей ринулись искать своих детей, среди них была и наша мама. Она садилась в поезд, проезжала остановку и бежала читать регистрационные списки, не найдя нас, ехала дальше. Поиски продолжались долго, но увенчались успехом. Радостные и счастливые от встречи с родной мамой мы вернулись в Ленинград, хотя местные жители предлагали нам остаться и не случайно: немцы стояли у ворот города. На передовой, проявляя чудеса героизма, воины Красной Армии и флота, народные ополчения сдерживали натиск врага. Дорога к Ленинграду для гитлеровцев все больше превращалась в дорогу смерти, но устоять перед вооруженными до зубов полчищами фашистских дивизий было очень сложно, и Ленинград оказался в блокаде (с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г.). Сообщение со страной поддерживалось только по воздуху и по Ладожскому озеру. Началась беспримерная оборона города в условиях вражеского окружения. Ленинград стал фронтом, его жители мужественными бойцами. Враг ломился вперед, не считаясь с потерями, но нигде не мог опрокинуть противостоящие ему части. Защитники города стояли насмерть... Нарвские Триумфальные ворота, проспект Стачек, Кировский (Путиловский) завод. Торжественно и гордо звучат эти названия. Сюда идут учиться мужеству, стойкости, любви к Родине, любви, которая сильнее смерти. Это мой родной Кировский район. В годы Великой Отечественной войны он был передним краем обороны Ленинграда. Линия фронта проходила буквально за стенами Кировского завода (7-я трамвайная остановка от проходной находилась в руках врага, 14 км до Дворцовой площади). Вся территория Кировского завода покрылась траншеями, надолбами, ежами, колючей проволокой. Были построены артиллерийские дзоты, доты, блиндажи, минометные гнезда. Общая площадь баррикад на заводе составила более километра. Настоящая крепость! Для обороны создан штаб, сформирован отряд, которому было приказано «упорно оборонять Кировский завод и уничтожать фашистов перед заводской оградой». Буквально под огнем врага рабочие производили свою боевую продукцию: орудия, снаряды, танки, которые сразу шли в бой, а при необходимости и сами рабочие брали в руки оружие. Фронт требовал пополнения людскими ресурсами и город направлял новых бойцов. Следует сказать, что первой отправилась на фронт Кировская дивизия народного ополчения (12 тыс. человек), первый полк которой был полностью укомплектован из рабочих и служащих Кировского завода (не считая мобилизованных ранее)... Стремясь осуществить план уничтожения Ленинграда, гитлеровцы с 4 сентября начали обстреливать из пушек не только заводские корпуса, но и жилые кварталы, а с 8 сентября производить массированные налеты авиации, в которых участвовали десятки и сотни вражеских самолетов. Падают на землю убитые, полыхают пожары... Я хорошо запомнила самый первый, очень сильный, воздушный налет на Ленинград, эту страшную бомбежку. Мы с бабушкой находились на кухне, когда над нашим домом загудели моторы фашистских самолетов, и буквально посыпались бомбы одна за другой. Под окном нашей комнаты раздался взрыв такой силы, что сразу вылетели все стекла. Бабушка схватила меня за руку и в коридор. А там! Слева в конце коридора вместо квартиры — огромная дыра и рассыпает огни фугаска. Сверху по лестнице прямо на нас катится зажигалка. Дом дрожит от грохота снарядов и взрывов бомб. Мы к выходу. Спускаемся по ступенькам, а перед крыльцом на наших глазах падает зажигалка прямо на нашу песочницу. Над головой раздается свист летящих снарядов, гул пролетающих самолетов. И падают, падают бомбы одна за другой. На крыше уже пожар. Все, кто был в доме, кинулись гасить зажигалки. Мы с сестрой своими маленькими ручонками стали хватать песок и вместе с бабушкой засыпать зажигательную бомбу в своей песочнице. Казалось, что этой бомбежке не будет конца. Но вот все стихло. Люди стали возвращаться в свои квартиры. Мы вынули из рам осколки разбитого стекла, а дыры затянули простынями. Такими они и остались на всю ближайшую зиму 1941-1942 гг., когда мороз достигал 40 градусов. Двери в зал мы прикрывали, а находились в основном в маленьких темных комнатках. Здесь было не так страшно и потеплее. Немного позднее нам все-таки удалось забить окна фанерой. Однажды мы с мамой пошли в район Нарвских ворот. Начался очередной налет вражеской авиации и артобстрел. С раннего утра до глубокой ночи нам пришлось просидеть в бомбоубежище, а когда вышли на улицу, то увидели, что на противоположной стороне разрушены сразу несколько домов, и полыхает сильный пожар. Казалось, что мы тоже сейчас загоримся. Немцы бомбили и обстреливали город ежедневно, до бомбоубежища идти далеко, а впереди и позади дома окопы, в них находились солдаты. Как только раздавался рев авиационных моторов или сигнал воздушной тревоги, взяв небольшие пожитки, мы мчались к солдатам в окопы. Они, конечно, ругались, но чаще жалели нас. Помню молодой боец, белобрысый такой, с курчавыми волосами, укрывая меня и сестренку плащ-палаткой улыбался и приговаривал: -Ну что, курносые, страшно? Быстрей! Быстрей в домик! А то Змей- Горыныч слопает. Как-то мы три дня сидели там скорчившись, а наверху шел бой, рвались снаряды, немцы стреляли из орудий прямой наводкой, а с залива наступал фашистский десант. Обстановка на окраине города была очень напряженная, если не сказать больше. Конечная остановка трамвая находилась недалеко от нашего дома, и мы наблюдали, как с платформы вагона, на которой стояли зенитные орудия (или пулеметы), выходили солдаты, а с другой стороны гудели моторы. Это шли в сторону Петергофа танки. Бои были очень близко. До немцев, как говорят, "рукой подать". Постоянно раздавался грохот орудий наших, немецких; дом сотрясался от мощных ударов кораблей Краснознаменного Балтийского флота, которые стояли совсем рядом. Буквально над головой завязывались яростные воздушные бои. Порой казалось, что земля не сохранит здесь ничего живого. В одном из бывших доходных домов графа Толстого в центре города жила сестра моей бабушки — тетя Таля. Дом добротный, прочный, с хорошим подвалом, да и подальше от передовой, и мы переезжаем к ней. 110 тыс. жителей переселились тогда из опасных районов на север Ленинграда. Но пробыли недолго. Начались холода, помещение не отапливается, а у нас есть печка, и мы возвращаемся в свою квартиру. К нам приезжает из Московского района и тетя Маруся, мамина сестра, со своей дочкой Ниной. В то время многие родственники старались объединиться. Мария Петровна в 30-е годы, являясь инструктором Райкома комсомола по работе с молодежью, почти все время пропадала на Путиловском заводе, где была самая большая комсомольская ячейка. Теперь ее повзрослевшие парни и девчата были на переднем крае борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, а она работала на одном из секретных объектов города. Частенько ее пятилетней дочке приходилось подолгу ждать маму. Вот они к нам и приехали. Надо сказать, что и свою маму мы почти не видели. Она работала на фабрике, а после смены дежурила на крышах домов, гасила зажигалки, участвовала в разборе завалов после бомбежек. Словом, выполняла все, что ей поручали. Дома, как правило, мы оставались с бабушкой. Тревожное было время. -Умирать, так всем вместе, - тихо проговорила бабуля. -Умирать?! Ты что говоришь! — резко прервал ее дедушка, старый рабочий, активный участник революционных событий 1905, 1917 г.г.. — Да не бывать этому никогда! Слышите: ни-ко-гда! Не сломят нас немцы! Не возьмут! И повернувшись к нам, продолжал: -Держитесь, девчонки! -Мы постараемся, - вступила в разговор мама. — Вон у нас какой батальон. Куда уж фрицам с нами бороться. Правда, девочки? Мы не только их в город не пустим, еще и прочь погоним, да так, чтобы и дорогу сюда забыли. В какой-то момент мне показалось, что и правда мы разгромили фашистов, а теперь бегаем по парку, катаемся на каруселях, кушаем мороженое. Как хорошо! Но тут снова заревели моторы вражеских самолетов и мы побежали в укрытие. Испытание голодом В блокадном Ленинграде, хотя эвакуация продолжалась, находилось около 3 млн мирных жителей, в том числе около 400 тыс. детей. Запасы продовольствия и топлива были крайне ограничены. Ленинград и в мирное время удовлетворял потребности в продуктах питания за счет подвоза из Ленинградской области и ряда районов страны. Овощи, составлявшие важную часть рациона, завозили обычно осенью, но военная обстановка не позволила это сделать, и овощные хранилища были пусты. Бадаевские склады, где находилось около 3 тыс. тонн муки и 2,5 тыс. тонн сахара, сгорели. Объемы доставки продуктов в город были ничтожно малы. В самый тяжелый период блокады в течение сентября-ноября 1941 г. нормы выдачи хлеба населению снижались 5 раз. С 20 ноября рабочие стали получить по 250 г суррогатного хлеба в день, а служащие и иждивенцы - по 125 г, "с огнем и кровью пополам". К октябрьским торжествам детям наскребли по 200 гр. сметаны, по 100 гр. картофельной муки. Взрослые дополнительно к обычному пайку получили по 5 соленых помидорин. Голодный, исхудавший дедушка придет с работы домой, отрежет тоненький ломтик хлебца (а мы рядом сидим, жадными глазами смотрим), понюхает и, протягивая руки, скажет: -Берите! Только сразу не глотайте, а сосите, как конфету. А сам — пару ложек каши-баланды и кружку кипятка — вот и весь обед. Были дни, когда и этого не было. Продукты питания, которые полагались по карточкам, жители должны были получать ежедневно, как говорят "с колес", но обстановка не всегда позволяла это делать, и, простояв в очереди у магазина с раннего утра до вечера, мы уходили с пустыми руками: продуктов так и не завезли. Я вспоминаю, как мы с дедушкой ходили на разбитый сахарный завод (а, может, это были Бадаевские склады) и собирали землю, перемешанную с сахаром, а потом пили чай. Казалось, не было ничего вкуснее этого. Однажды он сел на ступеньки крыльца и стал разрезать на части свои новые сапоги. Я спросила: -Дедушка, что ты делаешь? Разве можно портить обувь? Он нежно погладил меня по голове и тихо сказал: -Не волнуйся, деточка. Так надо. Сегодня у нас будет вкусный обед. Из кусочков этих сапог, а они из настоящей свиной кожи, мы сварим студень. Ты ела студень? Я покачала головой. Видно забыла, что это такое. - Вот приготовим — пальчики оближешь. Он приподнял вверх второй, еще неразрезанный сапог, провел рукой по голенищу, как бы оценивая его качество, и промолвил: -А сапоги после войны я себе еще куплю. Выполнив работу и аккуратно складывая все в мешочек, дедушка приговаривал: -Вот и хорошо. Теперь порядок. Этого нам надолго хватит. Мы поднялись и прошли на кухню. Он передал бабушке одну из отрезанных частей сапога (остальное - на потом), и она сварила студень. Как же это было вкусно! Я до сих пор чувствую вкус и запах этой еды. Исчезли с ленинградских улиц птицы, кошки, собаки, будто их не было вовсе. В употребление пошли столярный клей, вазелин, глицерин, касторовое масло, кожаные ремни и еще многое другое, что в обычной жизни назвать продуктами питания было просто невозможно. Резко сократилась суточная норма питания и в войсках. Все голодали. Но я не могу вспомнить сейчас, чтобы кто-нибудь из нас плакал, жаловался на трудности, что-то просил, только уж очень хотелось кушать... "Нам дороги эти позабыть нельзя..." ...Одна дорога связывала блокадный Ленинград с большой землей. Эта дорога шла по Ладожскому озеру. 22 ноября 1941 года, когда над Ладогой бушевала пурга, на лед сошла большая колонна грузовиков с продовольствием. Шум моторов возвестил о появлении новой, невиданной ранее, "военно-автомобильной дороге" — Ладожской ледовой трассы. Она была проложена в самое трудное для Ленинграда время, когда наступили холода, а запасы продовольствия иссякли. Днем и ночью в любую погоду по Дороге жизни, как назвали ее ленинградцы, навстречу друг другу двигались два потока машин: в Ленинград везли продовольствие, горючее, военное имущество, а обратно - самый ценный на земле груз — людей: женщин, детей, стариков, раненых, умирающих от голода и холода. Но и этот путь был очень опасен. Гитлеровцы вели обстрел трассы из тяжелых орудий, производили массированные налеты авиации, пытались перерезать дорогу высадкой десантов, постановкой мин. К этому добавлялись сильные морозы. Бураны и штормы, сдвижка льда. Саперам, стоявшим по пояс в воде, не раз приходилось наводить мостки, устраивать объезды бомбовых пробоин и менять направление дороги в сторону более прочного льда. За зиму 1941-1942 гг. 30-километровая ледовая дорога от Кокорева и Ваганова до Кобоны строилась много раз (60 грузовых ниток общей протяженностью более 1600 км). Немало людей погибло, немало грузовиков вышло из строя. Одни из них сгорали, поврежденные вражескими снарядами, другие намертво застревали в снежных сугробах, третьи проваливались под лед, исчезая в пучине озера навсегда. Охрану и оборону озера осуществляли стрелковые части, расположенные по берегам Ладоги и вдоль трассы, бригада морской пехоты, авиация и зенитчики. Круглые сутки топились печурки в домиках для обогрева и оказания медицинской помощи. Во всякую погоду стояли вдоль Дороги жизни регулировщицы, указывая путь водителям... Эшелон за эшелоном увозили на восток переправленных по Ладоге жителей Ленинграда. Только в первую блокадную зиму по ней было эвакуировано более полумиллиона человек. И не было тогда на всей Земле "страшней и радостней дороги". В один из блокадных дней 1942 года по Дороге жизни к нам приезжает отец. Он воевал на Крайнем Севере (полуостров Рыбачий, политрук саперного батальона), был ранен, чудом остался жив и отправлен в госпиталь на Большую землю. Служить в действующей армии отец уже не мог - стал инвалидом. Не дожидаясь полного выздоровления, он стал торопиться к нам в Ленинград, заехав перед этим к своим родителям в Подмосковье. Я до сих пор не могу себе представить, как он на двух костылях и в такое трудное время смог преодолеть огромное расстояние от Урала до Москвы, а потом в Ленинград! "Добирался к вам на перекладных, - рассказывал он, - где на самолете, где на машине, по железной дороге. Ребята помогали (он имел в виду военных). Приехал в Ленинград ночью. Темнота! Один офицер подбросил меня в центр, а потом на проспект Стачек я шел пешком, постукивая своими костылями. Мне казалось, что я иду по мертвому городу. В домах — ни огонька. Стоят на рельсах запорошенные снегом трамваи. Время от времени проезжают машины, не зажигая фар, и проверяют документы патрули. Чем ближе я к вам подходил, тем больше изуродованных зданий смотрели в сторону фронта. Многие заводские корпуса лежали в развалинах. В голове была одна мысль — живы ли? Хотелось бежать, но проклятая раненая нога при каждом очередном прыжке напоминала о себе острой пронизывающей болью. Вот и дом. Кажется, добрался! Открываю дверь в общий коридор. Что такое? Запах дыма. Определил: он идет от соседей. Стучу - никто не открывает. Пришлось выбить дверь. Сразу в лицо ударил горячий воздух, клубы дыма окутали меня с ног до головы. Оказывается, две женщины, которые здесь жили, по очереди держали горящие лучины, чтобы сберечь огонь. Одна спит, другая, сидя на кровати, держит лучину. В какой-то момент дежурившая задремала, и у нее вспыхнули волосы, загорелась одежда. Они мечутся по комнате и ничего сделать не могут. Я схватил охваченную пламенем женщину и вышвырнул в окно, прямо в сугроб. Катал, катал ее в снегу... Начавшийся было пожар ликвидировали. Только после этого бедные соседки разглядели меня: -Иван! Да никак это ты?! Какими судьбами?! - Хорошо же вы встречаете своих, - сказал я и стал стучать к вам. Могли бы сгореть и без бомбежки. Вот так-то, братцы мои. Было дело...". Отправляясь из деревни в Ленинград, отец взял с собой два мешка — в одном продукты, в другом (поменьше) табак - проходной билет на любой транспорт. Он появился вовремя. Мы уже были настолько плохи, что вряд ли пережили бы зиму. Не было сил ходить, и даже на бомбежки и артобстрелы мы перестали реагировать. Будь что будет! Сами — кожа да кости, на теле чесотка и болячки (когда чесались, раздирали кожу до крови). Особенно плохим был дедушка Петя. Он давно уже не вставал с постели, даже когда рядом раздавались взрывы. Привезенные продукты нам здорово помогли. К этому времени прошли и первые прибавки по продуктовым карточкам. Мы ожили. Даже дедушка Петя приободрился и встал, держась за стул в комнате своих сыновей: -Смотри, мать, я стою! Мы еще поживем! Отец кормил нас осторожно: есть много сразу было нельзя. А нам очень хотелось кушать. И вот был такой случай Мы с Риммой стояли у печки, грелись, а напротив в столе лежали конфеты. Я говорю: -Давай возьмем одну конфету! - Давай. Я сползала, принесла конфету, мы ее съели. Мало! Теперь она говорит: -Принеси еще. -Папа будет ругаться. -Я посмотрю. Если кто-нибудь пойдет — стукну. Так она стояла у печки, а я ползала, пока все не съели. Утром бабушка зовет всех: -Сейчас будем пить чай с конфетами! Открыла дверцу стола, а там пусто, конфет нет. Все догадались, чьих рук это дело. Нас не стали наказывать, но очень боялись, что заболят животики. К счастью, все обошлось. Однажды, придя домой, отец заявил: В Ленинграде формируется эшелон для отправки людей через Ладогу на восток. Будем готовиться к отъезду. Времени очень мало. Сборы были недолгими. Прощаясь, мы крепко обнимались, целовались и плакали. Бабушка со слезами на глазах все время повторяла: -Татьяна, берегите детей! О нас не беспокойтесь. А потом так тихонько промолвила: Будет возможность, пусть Иван за нами приедет. Все, кроме нас, детей, понимали, что мы прощаемся навсегда. Нас завернули в теплые одеяла, посадили на санки, и мы тронулись в путь. Впереди — отец на двух костылях с мешками за спиной и веревкой, привязанной к солдатскому ремню, которая тянет наши санки. А рядом, еле передвигая ноги и поддерживая саночки (или себя), шла мама. Она была очень плоха, отец даже боялся отправляться в дорогу. С утра до позднего вечера, с остановками в бомбоубежищах, мы продвигались через весь город от проспекта Стачек к Финляндскому вокзалу, где уже собирались люди, и стоял у платформы состав. Мы уселись в вагон, и поезд тронулся. Не успели по-настоящему устроиться, как загудели вражеские самолеты, стали раздаваться залпы зенитных орудий, в воздухе показались наши истребители. Бомбежка, воздушный бой, грохот зенитных орудий — все смешалось. Не помню, как, но мы добрались до Ладоги. Там пересели в открытую грузовую машину. И было видно, как по льду озера до самого горизонта двигается колонна автотранспорта. Вдруг опять фашисты. И эта страшная бомбежка. Я помню, как перед нами от взрыва бомбы ушла под лед машина вместе с людьми. Наш водитель еле успел объехать образовавшуюся пробоину. Потом слева взорвалась и ушла под лед другая машина. А колонна не останавливается, продолжает двигаться вперед. Сколько там погибло людей — трудно себе представить! Мы с сестрой от страха спрятались под одеяло с головами, но было слышно, как бьют наши зенитные установки, как стреляют, пролетая над самой головой, фашистские самолеты, и взрываются бомбы, унося под воду транспорт и людей. А водитель, как цирковой артист, на полном ходу поворачивал машину то влево, то вправо, объезжая застрявшие машины и пробоины. И где-то совсем рядом с нами обеспечивал работу Дороги жизни Николай Александрович — техмех второго ранга, до войны — учитель русского языка и литературы, муж сестры отца. Но мы об этом тогда не знали, в конце марта 1942 г. его не станет. Наконец, мы на другом берегу Ладоги. Высаживаемся из машины и видим: стоит железнодорожный состав, а рядом скопилось большое количество цистерн с горючими материалами. Отец, прошедший фронт, человек сообразительный, решил, что эшелон с людьми быстро отправлен не будет, много народа погибло, а если появятся немецкие самолеты и упадет хотя бы одна бомба, здесь все взлетит на воздух. Он обратил внимание, что в стороне, на запасной ветке стоят пустые товарные вагоны — видимо, будут формировать состав. И мы направляемся туда. Отец где-то достал печурку, принес дров, затопил. Мы успокоились и уснули. Не помню, сколько прошло времени, как вдруг раздались сильные взрывы. Немцы бомбили железную дорогу. Отец оказался прав. Хорошо, что мы не сели в тот поезд. Скоро стали прибывать эвакуированные. Из отдельно стоящих товарных вагонов сформировали состав, и мы поехали дальше. Во время остановки в Вологде отец узнает, что на Москву должен пройти воинский эшелон. Ему удается получить разрешение на проезд нашей семьи. И вот мы уже мчимся в Москву. Настроение у всех приподнятое: больше не бомбят, да и новое пополнение из сибиряков, ехавших на фронт, встретило нас гостеприимно. Наконец, Москва! Мы были первыми блокадниками, которые приехали на Казанский вокзал. Когда папа пошел оформлять проездные документы, быстро разнеслась весть о нашем прибытии. К нам подходили и подходили люди. Раздавались голоса: -Смотрите, это ленинградцы! Наши войска прорвали блокаду Ленинграда! Возник стихийный митинг, на котором выступали представители города, военные, дали слово отцу. Он рассказал собравшимся о Дороге жизни, о Ленинграде. Дежурному по вокзалу даже пришлось организовать оцепление. Скоро мы получили целый мешок продуктов (давно не отоваривались по карточкам), одного хлеба буханок пять, и продолжили путь к своим родственникам через Коломну на Озеры. На станции Голутвино с нами опять произошла одна история. Когда отец с мешками вошел в вагон и стал нас рассаживать, некоторые подумали, что мы спекулянты, раз везем столько продуктов в такое трудное время. В наш адрес понеслись оскорбления. Отец вспылил, замахнулся на кого-то костылем, поднялся шум, вызвали милицию. А когда разобрались, в чем дело, нас разместили в конце последнего вагона, поближе к двери, дверь закрыли на замок, а перед нами натянули веревку, чтобы рядом не ходили и нас не беспокоили. Но скоро все проезжающие узнали, что едут ленинградцы, и каждому хотелось посмотреть на живых блокадников. Пришлось администрации вокзала около нашей лавочки поставить дежурного милиционера. А люди шли и шли в вагон, смотрели на нас и плакали. В Озерах на платформе нас встретил дедушка — Андриян Иванович (мы заранее отправили ему телеграмму) и на лошади отвез нас в Сеньково. Сколько было радости по случаю нашего приезда! А я, не раздеваясь, потихоньку-потихоньку — и в стол. Схватила маленький, уже покрытый плесенью кусочек хлебца и бегом под кровать. Забилась в угол и грызу. Бабушка Ксения, мать моего отца, заметила, приподняла подзор у кровати, посмотрела и горько заплакала. Я протянула к ней свою ручонку с оставшимися крошками и говорю: -Вот, возьмите. Она погладила меня по головке и прошептала: -У нас есть хлебушек получше. Я тебе сейчас дам. А сама вытирает платком слезы. Позднее я поняла, как ей было тяжело. Много труда приложили родители, дедушка с бабушкой, чтобы нас выходить: кормили по графику, лечили от чесотки... Помню, как однажды мне веревкой перетянули руки и привязали к двери, чтобы не чесалась. А я терлась о дверной косяк: был страшный зуд. После блокадного Ленинграда жизнь в деревне казалась нам раем: большая русская печка, где можно сидеть на теплых кирпичах, вволю картошки, соленые огурчики. А когда за столом собиралась вся семья, и мы пили чай, бабушка большими щипцами откалывала нам крошечные кусочки сахара. Стакан чая — крошка сахара. Хочешь пить еще — получишь и сахар. Я иногда выпивала по 8-10 стаканов, чтобы получить лишний кусочек сахара или его заменителя. Скоро отелилась корова, появилось свое молоко. А там и лето подошло - свои овощи. Так приняла нас подмосковная земля, выходила, вырастила, поставила на ноги... ...Седина давно украсила мою голову. Внуки зовут меня бабулей. А вот среди ветеранов я по-прежнему "дитя блокады" — так в годы Великой Отечественной войны называли нас, детей блокадного Ленинграда. Меня часто спрашивают ребята: "Что такое блокада?". И я отвечаю словами писателя Гранина: "Это тяжелое испытание, к которому город не был подготовлен. Испытание голодом, холодом, бомбежками и артобстрелами. И в большинстве своем ленинградцы выдержали это испытание достойно". Да, были паникеры, трусы, предатели. Были такие, которые наживались на людском горе, за бесценок скупая украшения, семейные реликвии и другие вещи, что несли на рынок ленинградцы, чтобы как-то поддержать свою семью и хотя бы на один день отодвинуть смерть своих близких. Случалось, воровали и карточки. Но общее настроение, веру в Победу определяли другие — такие, как архитектор А.Н. Никольский, который в январе 1942 года чертил на ватмане проект Триумфальных арок, и в 1945 году, пусть временные, по его чертежам они будут построены, и под их сводами недалеко от Кировского завода пройдут гвардейские полки и дивизии, возвращавшиеся с победой домой. Рабочий завода от изнеможения падает у станка и вновь встает, чтобы дать фронту оружие; голодная балерина танцует, а певица, у которой только что умерла дочь, поет, чтобы поднять настроение другим, изможденный старик последние крошки хлеба отдает внуку, а совсем молодой боец- доброволец, которому жить да жить, поднимается в атаку и грудью закрывает дорогу врагу во имя жизни, во имя Победы — вот, что такое блокадный Ленинград. ...Каждое утро из окна своей московской квартиры я вижу, как торопятся в школу ребята. Среди них и мой внук Михаил. Они все разные, они другие. Но у них есть что-то от нас. Пусть им никогда не доведется пережить то, что пережили мы. Доброго пути вам, друзья, и чистого неба над головой!