На фронт меня не взяли

Хорошо помню 22 июня того года. Это было воскресенье. Светило солнышко и было тепло. Я вышла из дома и пошла в сторону бульвара на Большом проспекте. Там всегда в выходные дни мы встречались с подругами. На бульваре было шумно и людно. Все куда-то спешили, говорили о работе радио, чувствовалась тревога. И здесь я узнала о начале войны. Поспешила домой. Там уже все знали. Первые дни войны для нашей семьи были каким-то ожиданием. Взрослые работали, дома ничего не менялось. Но через несколько дней тревога усилилась. Пришло извещение - срочно всем сдать радиоприемник. У нас в доме тогда появился радио-репродуктор. Он работало круглосуточно. Метроном издавал стук постоянно. Радио извещало о воздушных налетах и обстрелах. Так и звучало в ушах «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» В начале июля меня вызвали в школу. Всех учеников старших классов отправляли на рытье противотанковых рвов и окопов. Мы быстро собрались и вскоре нас на поезде привезли на ст. Батецкая, где-то в стороне Луги. Я этих мест не знала. Поселили нас в каком-то доме, а утром все отправились на работу. Настроение было приподнятое, возникало чувство, что я и мои товарищи должны делать очень важную работу. Война была настоящей и очень страшной. Встали очень рано. Дали нам лопаты и повели к месту нашей работы. Началось мое первое военное испытание. Работали мы с утра до вечера много дней. Наверное отдыхали, но моя память не все сохранила. Окопы рыли противотанковые, шириной 5-6 метров, довольно глубокие. Нас было десятки тысяч. Началу и конца этим траншеям не было видно. Очень уставали. Помню, что кормили нас сытно, но чаще всего была каша из чечевицы. Кроме этой каши я ничего не запомнила. Старшие учителя, кто был с нами, рассказывали нам о событиях на фронте. Мы знали, что немцы движутся к Ленинграду, но не думали, что это будет так быстро. Немцы-фашисты пришли с целью уничтожить нашу страну, превратить нас в рабов. К этому времени мы уже знали, как ведут себя захватчики на нашей территории. Однажды во время работы мы услышали гул самолета, он приближался к нам. И вдруг с фашистского самолета (а он был немецкий) раздалась стрельба по окопам-рвам, которые мы копали. Начались крики, деваться было некуда. Появились еще самолеты, мы буквально выскочили из окопа. Я помню, как упала на землю. Раздался взрыв. Мои руки вцепились в землю, я вся прижалась к ней. Самолеты улетели, стало тихо. Когда все ребята пришли в чувство, а я поднялась с земли, на меня все как-то странно смотрели. Оказалось, что у меня на голове появилась седая прядь. После этого дня ночью или поздно вечером нас всех подняли и сказали: скорее одевайтесь, мы идем. Куда, сразу не сказали, но шли очень быстро. Не просто шли, а бежали. Утром мы вышли к железнодорожной станции. Нас погрузили в поезд и мы поехали домой в Ленинград. Только теперь мы узнали, что немцы приближались к месту наших работ, а мы за ночь прошли 40 км. Помню, как вошли в вагон, я оказалась на верхней полке, а когда очнулась, поезд пришел в Ленинград. А в это время город уже бомбили - сбрасывали "зажигалки". Начались пожары. Под бомбами рушились дома. Еды становилось все меньше и меньше. Загорелись знаменитые Бадаевские склады. Война чувствовалась каждую минуту. Моя сестренка Дагмара со студентами техникума, в котором училась, дважды была на окопах. Первый раз им помогли военные, они успели вывести и спасли от окружения немцами, которые подошли совсем близко, а во второй раз, уже вблизи Ленинграда, они снова бежали, еле успели уйти от врага. А когда перед учебным годом их собрали в техникуме, они снова вместо занятий уже в самом городе копали окопы и даже на территории техникума. 8 сентября 1941 года наш город был окружен немецко-фашистскими войсками. Началась страшная блокада Ленинграда, которая продлилась 900 дней. Я пришла в школу 1 сентября. Занятия у нас отменили. Я должна была пойти в 10 класс. Все ребята должны были дежурить в школе на крыше и днем и ночью по очереди. Немцы все чаще сбрасывали на дома зажигательные бомбы. Они пробивали крышу и попадали на чердак. В то время все дома города имели чердаки. Они были довольно высокие и просторные. Но на чердаках во время строительства дома применялся и деревянный материал. Он загорался в первую очередь. А затем пожар перекидывался и на все здание. Видимо, немцы об этом знали и почти каждую ночь на город сбрасывались такие бомбы. Мы в школе дежурили на чердаке, должны были успеть схватить эту бомбу (они были небольшого размера) и бросить в ящик с песком, потушить. На чердаке было много песка. Мне пришлось это видеть лишь однажды, но я хорошо запомнила то дежурство. Немцы все чаще и чаще бомбили Ленинград, по радио раздавался сигнал с необыкновенным звуком-завыванием, и диктор говорил: «Воздушная тревога. Воздушная тревога. Воздушная тревога». Люди с детьми спускались из квартир и бегом бежали в бомбоубежище. Но не все. Наша семья в бомбоубежище не ходила, прижавшись друг к другу, мы переживали бомбежку дома. Затем радио объявляло отбой. Я до сих пор помню звуки немецких самолетов, как у нас называли «миссершмидтов», которые прилетали к нам в город, принося эти страшные мучения, страдания и гибель людей. Это время укрепило чувство, что стране нужна помощь. Нельзя оставаться дома, надо идти на фронт и помогать чем можешь. Дома я ничего никому не сказала. На дворе был октябрь. Помню, в помещении военкомата было очень много народа, все стояли в очереди. Встала и я, когда очередь дошла и до меня, я вошла в кабинет. Там был уже немолодой мужчина в военной форме. Он спросил, зачем пришла. Я ему объяснила, что хочу идти на фронт, могу ехать сандружинницей, помогать раненым солдатам. Он посмотрел на меня, спросил, сколько мне лет. Я сказала: 16, скоро будет 17. И как мне показалось, он очень по-доброму сказал, что я еще для фронта мала, надо учиться, стать старше. Мне было обидно, что так все получилось. Но дома так никто и не узнал о моем поступке. Я боялась в этом признаться. Тогда я стала просить папу найти мне работу. 15 октября 1941 года я пошла работать санитаркой в Дом малютки №10. Этот Дом малютки находился на Васильевском острове на Железноводской улице, дом 32, недалеко от Смоленского кладбища. Там я проработала 9 месяцев, до нашей эвакуации. Это была моя первая работа, совершенно неожиданная для меня. Мне надо было ухаживать за маленькими детьми, сажать их на горшки, кормить, убирать помещение и делать все, что мне скажут. Можете представить, что это для меня было. Но я понмала, что надо, и все трудности старалась преодолеть. Вскоре перестали ходить трамваи, и мне пришлось пешком ходить на работу. Работала сутками. Детей из Дома малютки никто не брал, да я вскоре и сама поняла, что это дети тех родителей, которые ушли на фронт или погибли уже здесь, в Ленинграде. Часто детей доставали из развалин после обстрела или бомбежки и привозили нам. Бедные дети! Они тряслись от страха. Дети были разного возраста, я работала в группе детей 3-6 лет. Как мне надо было к ним относиться? Здесь мне помогали воспоминания моего детства и жизни моей большой семьи. Помню одну пятилетнюю девочку, ее звали Таня. Она ко мне очень привязалась: подходила, дергала меня за подол халата или передника и называла мамой. Огорчалась, когда я уходила с работы домой и радовалась, когда возвращалась. Разве можно такое забыть? Зима наступила рано. Начались морозы. Обстановка в городе, осажденном врагом, была очень сложная. Перестали работать канализация и водопровод, отключили свет. К нашей беде установились сильные морозы. Продукты выдавали по карточкам, но и они исчезали. Вскоре хлеб стали выдавать лишь по 125 грамм. Начался настоящий голод. Наша семья материально всегда жила бедно, поэтому и запасов продуктов у нас не было. В кухонном шкафу было пусто, только стояла одна коробка с зернами кофе зеленого цвета, который в пищу не годился. Я этот кофе берегла долго. Его возили в эвакуацию и привезли назад. И уже где-то 20 лет спустя в Ольшанниках, где мы потом жили, зерна кофе поджарили, в ступке растолкли и сварили кофе. Запах был как у настоящего кофе, и мы его выпили. Мы всей семьей, кроме тети. Перебрались в одну комнату, в спальню. Маме еще осенью купили печку-буржуйку и немного дров. Этой буржуйкой мы и обогревались, кипятили на ней воду для чая, варили скудную пищу. Наша тетя осталась жить в своей комнате, к ней приехала ее дочь Ольга, и они от нас отделились. У тети была собака Морис, мы с ней все выросли и любили это ласковое животное черного цвета, похожего на лайку. Но Мориса нечем было кормить и тетя увела его к ветеринару. Там его и усыпили. В спальне нас было шестеро. Вскоре заболела наша бабушка, мамина мама. Дагмара и Люся привезли ее к нам. А ведь бабушка жила на 6 этаже. Как смогли они сделать, это я не знаю. Она уже почти не вставала. У бабушки была старинная швейная машина «Зингер». Она на ней нас всех обшивала. Машинка была очень ей дорога. Дорогие мои сестрёнки! На их долю выпала вся работа по дому. Дагмара ходила за водой на Неву. Это было очень опасно, да и не близко от дома. Дагмара брала санки, на них ставила чайник и две кастрюли. Ведра у нас не было. К самой воде, вернее к проруби, надо было спускаться по обледенелой лесенке, а это было очень трудно. Но без воды жить нельзя было. Люся ходила в булочную за хлебом, чаще всего стояла в очереди на морозе. Такую драгоценность приносила в замерших руках. Дома ее всегда ждали. Маленький Вова большую часть времени сидел на своем высоком стуле. Стул стоял у стола. В нашей комнате уже жило 7 человек. Места для игр на полу для ребенка не было. Да и не до игр было. Люся каждый день ходила в ясли за обедом для братика. Вовочка зимой садик-ясли не посещал. Ножки его были слабые. Он всегда ждал Люсю. Дагмара вспоминала, что Вова подходил к двери, садился на пол и все время со слезами причитал: Люся, Люся, Люся. А когда она приходила и приносила ему немножко супа и каши, он снова садился за стол и больше часа по капельке кушал свой обед. Это его и спасло. Горько все это вспоминать. Еще осенью, когда ходили трамваи, Дагмара и Люся поехали на самый конец Московского проспекта. Там, на окраине города, были посажены огромные поля капусты, их никто уже не убирал. Ленинградцы, узнав об этом, кто мог, поспешили за этой капустой. Дагмара и Люсей набрали два мешка. С каким трудом две девочки доставили эту капусту домой! Что значила для нас в то время капуста? Трудно оценить. Мои сестренки заботились о нас. Топили «буржуйку», варили, кипятили чай, стояли в очередях, отоваривали карточки, убирали дом, все было на них. А я продолжала ходить на работу. Папа часто болел, лежал в больнице. Голод чувствовали все. Вскоре у сестренки Фани заболела доченька Танечка. Малютке едва исполнился годик. У нее оказалось воспаление легких и истощение. Первой в нашей семье умерла Танечка, единственный ее ребенок Фани. Ее переживаниям не было предела. Страшная смерть от истощения пришла во многие ленинградские семьи. На улицах становилось пустынно, но город жил. Помню, шла я как-то утром на работу. Было темно и очень холодно. Не помню, от кого достались мне большие старые валенки. Утром город казался мертвым. Иногда приходилось видеть лежащих людей, а однажды, проходя мимо подворотни одного дома, я увидела сидящего на тумбе человека. Можно было сразу понять, что и те, кто лежал на панели и сидел на тумбе были мертвые. Они не дошли до своего дома. Но я уже не испытывала чувство страха. Больше думала о родных. Однажды к нам приехал Витя, наш старший брат. С начала войны он был на Ленинградском фронте и в город приехал по командировке. Он не мог не навестить нас, эта была первая встреча за время войны. Витя привез небольшой мешочек лошадиного овса. Такая радость! Дагмара овес сварила, перемолола в мясорубке, процедила и сделала овсяный кисель. Этой пищи нам хватило на один день, но день был сытным. Второй раз Витя приехал с товарищами в командировку уже в феврале. Я его не видела, была на работе, мне Дагмара рассказывала. Витя и шесть его товарищей остановились у нас, им надо было где-то переночевать. Дагмара с Люсей приготовили в гостиной место: кто спал на диване, кто на полу. Утром все встали рано, куда-то отправились по делам. Витя достал из своего вещевого мешка буханку хлеба и дал Дагмаре. Буханка хлеба! Что это значило для голодных людей. Его товарищи, видя, что Витя дал сестре хлеб, тоже вынули из своих мешков по буханке хлеба и дали Дагмаре. В ее руках оказалось богатство, это было спасение жизни. В семье был настоящий праздник. Но этот хлеб не смог спасти жизнь нашему любимому папе. Он медленно умирал в больнице от голода. Я навестила его перед смертью. Эта больница или здание, превращенное в больницу, находилось где-то в районе 1 линии. Помню, как я пришла к нему. В большой комнате, как в зале, стояли в ряд кровати. Папа лежал напротив двери. Я подошла к нему. Он лежал, съежившись в комок. Холодно было. Рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней лежала маленькая долька шоколада. Папа дремал, но тут, же очнулся, говорили тихо, он очень рад был, что я пришла. Посмотрев на тумбочку, он сказал: «Инуся, возьми этот кусочек, возьми. Я не хочу». Я не взяла этот кусочек, он нужен был папе. Была надежда, что он поправится. Папа страшно худой, на нем остались только кожа и кости. Через день два он умер. Папу хоронили Ося, Фаня и Дагмара. Я была на работе. Папа, как лежал, скорчившись на кровати, так и умер, его в таком виде вынесли в морг или на улицу, не знаю. Его завернули его в одеяло, которое принесли с собой, привязали к санкам и повезли на Смоленское кладбище. На кладбище уже никого не хоронили. Недалеко от кладбища были вырыты траншеи, туда складывали трупы умерших. Их было очень много. Ося, Фаня и Дагмара попрощались с папой и снесли его в эту траншею. Сейчас там Мемориал и памятник. Вскоре совсем плохо стало бабушке. Голод свалил и ее. Бабушка умерла 10 марта. Ей было 72 года. Несколько дней она лежала в гостиной комнате. Мы не знали, куда ее отвезти. Дагмара с Люсей выяснили, что умерших принимают на углу 9 линии и Большого проспекта. Там был построен сарай и в нем складывали умерших, куда их потом отвозили, неизвестно. Нашу бабулю на санках спустили с 3-го этажа, а потом Дагмара и Люся свезли ее на этот «пункт приема». Мама долго не могла оправиться от постигшей нас беды. Еще осенью в конце октября она шла с работы по 14 линии. В то время начался очередной обстрел Васильевского острова. И снаряд упал и взорвался недалеко от того места, где шла мама. Волной от взрыва ее отбросило на панель, а наши панели были из уложенных плит (не знаю, из чего они были сделаны, но очень красивые). Мама упала, сильно ударилась головой. Сперва потеряла сознание, потом очнулась, страшно болела голова. С трудом поднялась, ей помогли подняться. Но вдруг она почувствовала, что ничего не видит. Это было ужасно. Она с трудом добралась до дома, мы все перепугались. Постепенно зрение к ней стало возвращаться, но очень слабое. Работать она уже не могла. Долго лежала в постели. Стало полегче, обратилась к врачу. Маме дали 2-ую группу инвалидности. Весной ей стало полегче. Она стала ходить. Ей пришлось много времени потратить на сбор документов о папиной смерти, о страховке. Но она должна была это делать. В начале марта 1942 года плохо стало и нашей дорогой сестренке Фане. Голод свалил и ее. А она до последнего времени ходила на работу на свой завод «Прогресс», иногда ночевала там. Сил не было. Все это окончательно подкосило. Она попала в больнице, которая находилась недалеко от нашего дома. Я пошла ее навестить, но мне сказали, что она в тот день умерла. Я предчувствовала это, когда заходила в больницу. Мимо меня пронесли носилки с покойником. Мелькнула тревожная мысль: «Уж не Фаня ли это?». Так и случилось. Куда ее потом увезли, где похоронили? Мы так и не узнали. Но похоронное свидетельство маме дали. Это была четвертая смерть в нашей семье. Наступила весна, все кругом зазеленело. В городе началась чистка домов, лестниц, подвалов от трупов умерших. Многие умирали семьями. Хоронить было некому. А трупы были опасны для живых людей. Дагмара и Люся тоже принимали участие в уборке двора. Блокада продолжалась. Приближался май. По карточкам продуктов стали давать побольше, хлеба -250 грамм. Дома Дагмара с Люсей наводили порядок, делали уборку, как могли. Спальня была вся закопчена и печкой, и горелкой, которая страшно коптила. Керосиновой лампы у нас не было, а от горелки масляной шел какой-то свет. Мама к этому времени получила за папу страховку 300 рублей. Решено было на семейном Совете отметить день 1 мая. Дагмара с Люсей пошли на рынок и купили 5 плиток столярного клея. Сварили из них студень, разлили на 5 тарелок - каждому по тарелке. 1 мая у каждого из нас была тарелка «столярного студня» и одна соевая конфета. В честь праздника мы с Дагмарой решили пойти в кино. Люся нам казалась маленькой, мы ее с собой не взяли. Не помню, во что мы оделись, помню только, что ноги были тонкие, как палки, а бедер не было совсем. Мы поехали на Невский проспект. К этому времени стали ходить трамваи. На Невском, если я не ошибаюсь, мы пошли в кинотеатр «Колизей». Там шел фильм «Свинарка и пастух», новая для нас картина. Зал был полный. Я до сих пор представляю себе одну сцену. Во время фильма Глафира, героиня фильма, приходит с гулянья поздно вечером, садится за стол, ставит перед собой крынку с молоком, берет большую круглую буханку отрезает себе такой толстый кусок. Весь зал вздрогнул, охнул, кажется даже преподнялся со своего места, раздался какой-то радостный возглас и все опять стихло. Позже в городе стали открываться столовые, в которых кормили очень истощенных по талонам. Маме давали талоны не один раз. Она делилась с нами. Однажды я обедала в такой столовой - она располагалась на Среднем проспекте, около 9 линии или на 9 линии, могу ошибаться. Супы там варили, используя траву, которая росла в садах и скверах. В таком супе было много витаминов. Зимой из-за плохих бытовых условий у нас появились белые вши. Их было очень много и в одеяле, и в белье. Не помню, были ли вши в Доме малютки, но каждый раз, когда я шла на работу, то горячим утюгом гладила свое белье, особенно швы, чтобы эту нечисть не принести в ясли-сад. А потом началась часотка. У нас в Доме малютки заболели все дети, и я заразилась. Дома все заболели. Детей на работе лечили какой-то мазью, я ее немного принесла домой. Она помогла, но полностью мы вылечились уже в эвакуации. В конце апреля –начала мая у тети уехала ее дочь Ольга в Новосибирск к сыну. Он там учился в высшем военном училище. Тетя осталась одна и опять была с нами. Но она уже была уже истощена и очень слаба. В июне к нам опять на короткое время приезжал Витя. Он очень тревожился за нас. Что будет дальше? В Ленинграде проходила эвакуация. Город покидали тысячи людей. Ходили слухи, что Гитлер готовит новое наступление. Блокаде нет конца. Витя заговорил с нами об эвакуации. Мы все это обсудив, решили прислушаться к его совету и решили уехать.. но, что это значило для нас, мы представить не могли. Мама стала собирать документы. Нас было шестеро: мама, четверо детей и тетя. Вове было 4 года. Шел июль. Мне пришлось расстаться с работой в Доме малютки. Я там работала ровно 9 месяцев - с 15 октября 1941 года по 15 июля 1942 года. За работу в Доме малютки я была награждена медалью «За оборону Ленинграда». А члены семьи, пережившие ту блокадную зиму, были награждены медалью «Житель блокадного города». Как мы собирались в дорогу? Надо было взять вещи, обувь, одеяла, подушки. Нас было шестеро. Всю посуду из кухонного шкафа мы зачем-то перенесли на стол в столовую. Взяли только то, что надо было в дорогу - чашки, тарелки, вилки ложки, ножики, большой медный чайник, в котором Дагмара возила с Невы воду, несколько кастрюль. И еще из футляра вынули большие настенные часы с боем. Не могли с ними расстаться. Это была не только память о доме, они были ценные - сделаны фирмой Павла Бюре. Набралось у нас 14 мешков. Наш сосед по лестнице, Коравельский, помогал нам. Всю зиму он звонил нам в дверь, наши двери были рядом, и каждый раз спрашивал, как мы себя чувствуем, все ли живы, хотя и сам еле передвигался по квартире. Блокаду он пережил. Уехали мы 22 июля 1942 года. Нас сначале перевозили на барже через Ладожское озеро по пути знаменитой Дороги жизни. Ехать, а вернее плыть, было опасно. Немцы продолжали обстрел. Чувство страха и тоски не покидало всех нас. Витя был на фронте. Ося с заводом еще весной эвакуировался в Чебоксары. В армию его не брали. На нем, как на отце семейства, была бронь. Он нужен был для важной работы. Мы были одни. Народу уезжало очень много. На другом берегу озера ждал поезд. Нас погрузили в товарные вагоны. В вагоне справа и слева на полу размещались 2-3 семьи. Наша тетя совсем заболела. Ее поместили в вагон, где котором истощенные и больные люди. Нам выдали сразу на каждого по буханке хлеба. Голодные люди старались утолить свой голод, это ужасное чувство. Некоторые за это расплатились своей жизнью. У нас на первой остановке из вагонов вынесли несколько умерших людей. Заболела мама. У нее расстроился живот. Первые дни не вставала. Ехали мы медленно. На остановках Дагмара и Люся ходили за водой. А я все время была с Вовой - дорогим братиком. Соседи по вагону решили, что я его мама. Дагмара навещала тетю, а той становилось все хуже и хуже. Поезд иногда шел очень медленно, долго стоял на остановках. Нам не говорили, куда мы едем. Однажды на остановке Дагмара увидела рынок. Двери у вагона открывали. Дагмара решила туда сбегать на рынок, но на пути стояли другие поезда. Через два состава она перешла спокойно, а у третьего двери оказались закрыты. Она решила проползти под поездом. Подлезла под вагон, поезд в это время тронулся. В какое-то мгновенье она выскочила из под вагона. Когда пришла в себя, ей стало страшно. Поезд прошёл перед ней. Она уже не могла идти на рынок и вернулась в наш вагон, на ней не было лица. Страшно об этом было и думать. В пути мы были около месяца. Наконец нас привезли в город Бийск Алтайского края. Как это было далеко! Все стали выгружаться из вагонов. Наша тетя была ещё жива, ее сразу увезли в больницу. Так о ней мы больше ничего узнать не могли. На письма, которые ей писала Дагмара, никто так и не ответил. А нас в городе Бийске не оставили. За нами приехали на подводах и стали развозить по разным местам. От Бийска мы ехали еще 150 км на лошадях в в пос. Ельцовка, Ельцовского района, Алтайского края. Начался новый период нашей жизни.