Мужской костюм меняли на булку хлеба и кусочек сала

Место было красивое - рядом был лес, река, в которой мы часто купались в теплые дни. А когда погода не позволяла, я читала детям книжки - особенно они любили слушать сказки Пушкина. Я как могла помогала персоналу детского сада, хотя мне и самой порой хотелось порезвиться, ведь мне еще ладе не исполнилось 11 лет. Но я выросла в большой семье, и привыкла не отлынивать от работы. Однажды во время тихого часа, когда дети спали, я сидела на скамеечке у открытого окна, где собрался весь персонал детского сада. И я услышала, что, в связи со сложной военной обстановкой, нужно как можно скорее эвакуировать детский сад с детьми. Но куда нас повезут, я не услышала. Я побежала на почту (благо она была недалеко от детского сада) и отослала папе письмо, написав о том, что нас хотят куда-то эвакуировать. На удивление письмо дошло очень быстро, и через 2-3 дня приехал наш папа и забрал нас домой. Помню, с нами поехала еще одна девочка, дочь папиной сотрудницы. Так мы избежали эвакуации. Судьба остальных детей мне неизвестна. Папе дали «бронь», т.к. мама была беременна и должна была родить двойню. Но выжил только один ребенок — мальчик, а девочка наглоталась вод и погибла при родах. Когда мы забирали маму из больницы, то один ребенок был на руках, а другой — в гробике. Прямо из больницы на машине мы поехали на кладбище, похоронили девочку, и вернулись домой с одним ребенком. В период блокады пришлось переезжать дважды, пока, наконец, нам не дали нормальное жилье на Лесном проспекте. Вначале нас поселили в квартире на Скобелевском, где было много дров и даже немного угля, которыми мы топили печку-«голландку» (у нее круглая форма). Там же была вторая комната, которая тоже нагревалась от этой печки (нагревался изразец — прочный материал, который очень долго сохраняет тепло). Когда кончились дрова и уголь, то пошли в ход скамейки, табуретки, столы — все, что было на кухне. Мебель мы не могли разделать, т.к. она была очень прочная (красного дерева и очень громоздкая), а мы были очень слабые, и нам не хватало сил с ней справиться. До 1942 года отец имел «бронь», а потом, когда на фронте стало трудно, отец отказался от нее и ушел на фронт. Но перед этим он перевез к нам жить свою сестру с двумя детьми (ее муж погиб в первых числах июля 1941 года), и жену маминого брата с двумя детьми (это были тоже малыши 1935-1939 г.р.). И все они поселись у нас: 12 человек, по шесть в каждой комнате. В голодное время нас спасло то, что перед войной наши родственники жили в Левашово, имели кое-какое хозяйство, живность: кур, уток, даже козлят, небольшой огород. Тогда же все, что можно было порезать — они порезали и засолили. Включая капустные листья. И вот на такую семью варили, как говорила мама, «ведерную кастрюлю» с кусочком солонины и водой, а потом туда бросали немного какой-либо крупы или овощей. Жмыхи мы, дети, просто как конфеты сосали и были рады этому. Помню, как тетя варила из кожаных свиных ремней холодец. И мы ели его с солью и уксусом, было вкусно. Когда сгорели Бадаевские склады, тетя принесла какую-то черную массу, она напоминала творог, но мы были рады хоть что-то положить в рот, хотя после всего этого страшно болел живот. Обе тети работали, а мама и я оставались с детьми. У мамы был малыш на руках, а к тому же с утра до вечера надо было поддерживать тепло и чем-то кормить всю эту детвору, которая все время просила есть. Я, как старшая, ходила за хлебом, иногда приходилось стоять в очереди, т.к. хлеб часто привозили с опозданием. А если где-то должны были давать какие-то продукты, то я вставала очень рано и шла занимать очередь. А один раз меня, такую маленькую, вышвырнули из очереди; я стояла на морозе и плакала. Спасибо соседке, Наталье Николаевне, которая работала продавцом в этом магазине. Она завела меня с другой стороны и, посадив на высокий стул, сказала: «Давай талоны, а я пойду, попрошу тебе немного крупы на карточки». Так мой поход закончился удачно. Я принесла крупу, и мы тянули ее какое-то время, добавляя в суп (если можно так назвать эту «похлебку из топора»). Первое время, пока у мамы было молоко, она кормила ребенка грудью, а потом чаще давали ему соску из жеваного хлеба – так он и питался. Правда, когда прорвали блокаду, для таких малышей стали готовить на молочных кухнях кое-какое питание (немного каши и соевого молока), иногда немного творога. Но ходить за этим питанием надо было очень далеко. А потом уже, когда нас переселили на Лесной, то прикрепили к молочной кухне при Педиатрическом институте. Однажды я попала под обстрел, но осталась жива благодаря какому-то военному - когда после разрыва снаряда посыпались осколки, он швырнул меня в подъезд и сказал: «Дура, ведь могло бы убить!» Я ничего не соображала и не слышала, так как совсем оглохла и только потом, когда отошла немного и пришла в себя, то сообразила, что все могло кончиться очень плачевно. Но маме об этом рассказывать не стала, т.к. у нее и так было много забот. К весне 1943 года мы переехали на Лесную. К тому времени все более-менее ценные вещи были проданы. Помню, мама отнесла на продажу и лучший папин костюм — бостоновый. Смогла выручить за него булку настоящего хлеба и кусочек сала, размером чуть больше спичечного коробка. Да и много других вещей, которыми наша семья дорожила, ушли за кусок хлеба. Но, слава богу, мы остались живы. Нам предлагали эвакуироваться, но мама решила не рисковать, т.к. дети были очень маленькие. Тем более, что одни наши знакомые, переправляясь через Ладогу, утонули, а другую семью разбомбили: они ехали в составе и никто не спасся. Поэтому мама приняла решение: «Будь что будет. От судьбы не уйдешь». А тут вскоре тяжело ранили папу, инужно было не только нас, но и его спасать, т.к. после двух операций у него начался абсцесс на легком (ему трассирующей пулей разорвало бок и сломало 3 ребра, от легкого остался лишь небольшой кусочек). Он воевал на Синявинских болотах, и его чудом спасла санинструктор Шурочка. Она с бойцами вытащила отца на плащ-палатке. При выписке из госпиталя папе сказали, что ему необходимо усиленное питание, но где его брать, мама не знала. Ее подруга подсказала ей, что нужен пропуск на выезд и въезд в город. В горисполкоме, где прежде работал папа, такой пропуск дали, и мама с еще одной женщиной поехали в Пензу, менять вещи на продукты. Когда они вернулись, то привезли бидон меда, масла, целого барана и муки. В итоге она спасла жизнь нам всем. Во время блокады я не училась, т.к. часть школ переоборудовали под госпитали, а другие были далеко. Только после того, как нас, дистрофиков, немного подкормили в больницах и поставили на ноги, я снова начала учиться. Если до войны я окончила второй класс, то в третий пошла почти в 13 лет. Папу после госпиталя и выздоровления назначили начальником строительства костнотуберкулезных санаториев на станции Элисенвааре. Там сплошь были сосновые леса, и он быстро поправился. Закончилась война, вроде бы налаживалась жизнь, но заболела мама, и мне пришлось идти работать и учиться в вечерней школе. Но, слава богу, маму подлечили, и снова мы стали налаживать наш быт. После окончания седьмого класса, я закончила курсы РОНО. Вскоре вышла замуж и уехала с мужем на Дальний Восток. А в 1952 г. мужа перевели на работу в Севастополь.