Диверсанты спустились на парашютах к нам на крышу

Шел 1941 г., закончился учебный год. Мне было двенадцать и я готовилась к каникулам. Но 22 июня 1941 г. объявили по радио: «Война!». Началась мобилизация. Уходили на фронт отцы, братья, а на заводах их места занимали женщины, а затем и дети. На Ленинград посыпались фугасные и зажигательные бомбы. В домах появились штабы противовоздушной обороны. Женщины дежурили на чердаках. Мы, дети, были их помощниками. Дом наш был шестиэтажный, и с чердака хорошо просматривалось небо, по которому часто летели с тяжелым, зловещим звуком фашистские бомбардировщики; брюхо их было с двух сторон увешано фугасными бомбами, которые блестели как масляная сковорода. Это летела на город смерть. Однажды, когда мы с мамой и тетей Марусей дежурили на чердаке (была объявлена воздушная тревога), то услышали за дверью нерусскую речь. Говорили мужчины, они приближались, освещая себе путь фонариком. Мама быстро задвинула задвижку на двери чердака, а меня послала в штаб сообщить об этом. Быстро подоспели наши военные, оцепили чердак и поймали двух фашистов, диверсантов, которые спустились к нам на крышу во время налета. Наш город поменял свой вид: на стеклах домов были наклеены крест-накрест полоски бумаги на случай взрывной волны, чтобы стекла не лопались. Появились бомбоубежища. Сначала мы бегали в бомбоубежище, когда объявляли воздушную тревогу, но вскоре перестали и доверились судьбе. Чтобы тушить зажигательные бомбы, на чердаках и крышах размещали емкости с водой и песком. Ну а от фугасной бомбы спасения не было. После бомбежки можно было увидеть повисшую детскую коляску, чудом зацепившуюся за переплет окна, с кричащим младенцем в ней, людей как-то оставшихся в живых, повисших на рамах окон и дверей и зовущих на помощь. Ночью полная маскировка города: все окна тщательно завешивались, чтобы ни один лучик света не проник на улицу. А люди прикрепляли к одежде светящие-ся значки, чтобы не натыкаться друг на друга. Появилась карточная система. Только в столовых еще можно было покушать соевые бобы. Фашисты бросали листовки: «Доедайте бобы и готовьте гробы, сдавайтесь». Продовольственные Бадаевские склады горели так, что запах сожженного сахара пропитал весь город. Город оборонялся как мог: женщины и дети копали окопы, а немецкие «стервятники» пролетали над людьми и строчили из пулемета. Но наши зенитки быстро с ними расправлялись, и люди снова продолжали копать. Помню, как я с мамой была на рытье окопов в таком месте, где город Ленинград был виден весь, как на ладони. Наступал 1942 г. И фашисты преподнесли непокорявшимся ленинградцам «подарок»: в ночь с 31 декабря 1941 г на 1 января 1942 г. сделали «встречу» Нового года. Был фейерверк из зажигательных бомб, бенгальские огни из пылающих огнем домов, а хлопушками были фугасные бомбы, которые со страшным свистом падали на дома и разрушали их. Жуткая, незабываемая картина предстала перед моими глазами: горел и разрушался мой любимый город. Голод, холод, отсутствие воды. В магазин за хлебом я ходила в 6 часов утра, позже его не было. У нас были котик и кошечка — молодая, игривая, ласковая. Но голод заставил идти на крайние меры. Съели муку с химикатами для оклейки обоев, сварили по кусочкам кожаный ремень. Котика кто-то украл, и пришлось просить соседа убить кошечку. Мама ее варила по кусочкам в большом количестве воды – мама говорила, что нужно употреблять больше кипятка, чтобы не ссохся желудок. Я до сих пор не могу смотреть на базаре на разделанные тушки кроликов. Мне все время кажется, что это наша кошечка. Как-то раз к нам прибежала соседка с просьбой что-нибудь дать ей, так как муж умирает от голода. А я получила детский паек — 2 шоколадные конфетки и клюквинки. Мама предложила отдать одну конфетку, и я согласилась. Через некоторое время соседка прибегает вся в слезах и просит прощения: муж умер с конфеткой во рту, а она вынула ее и съела. От голода люди падали прямо на улице. Санитары собирали покойников и складывали, как дрова, на грузовики. Немцы стали обстреливать Ленинград из дальнобойных орудий. По городу стало опасно ходить. Во время одной из бомбежек в соседний дом попала фугасная бомба. У нас в доме вылетели стекла, перекосило рамы, дом закачался как на волнах, а меня горячей взрывной волной понесло по кухне на кран с раковиной, вынесло в коридор и швырнуло в стоящий рядом туалет. Я упала прямо в унитаз. Взрослые подскочили ко мне, что-то мне говорили, но я ничего не слышала. В ушах стоял страшный звон. Меня кон-тузило. От голода ослабела и слегла моя мама. На работу идти не может — нет сил. Вся пожелтела, щеки впали, глаза провалились в глазницы, заострился нос. Рядом в комнате была тетя Маруся в таком же состоянии. Они все время мерзли, хотя я их накрывала всеми одеялами и шубами. В конце месяца я получила хлебные карточки на следующий месяц, зашла в магазин, а когда пришла домой, то не обнаружила карточек. Я их потеряла. Маме я даже боялась признаться, но, набравшись смелости, конечно, все рассказала. Ее как током ударило. Откуда взялись силы - она вскочила с кровати и с возгласом: «Надо срочно эвакуироваться», взяла документы и выскочила из дома. Оказывается, она пошла в райсовет за эвакуационным листом. Когда она вернулась, мы стали срочно собираться в дорогу. С собой взяли только кое-что по мелочи. Взять больше не было сил. На вокзале нам выдали по 1 кг хлеба, и мы сели на поезд к Ладожскому озеру, к «Дороге жизни». Была весна, и лед на озере уже начал подтаивать, машины с людьми уходили под лед. Мы ехали, как и все, на грузовых машинах в кузове. С ужасом глядели, как машина осторожно движется по тонкому льду, а кругом то тут, то там зияют полыньи. Но водитель был опытный, и мы благополучно перебрались на другой берег. Там нас разместили по вагонам товарного поезда. И в пути люди продолжали умирать от голода. Их выносили на остановках и клали прямо на дорогу возле рельс. Некоторые сходили раньше по ходу поезда, а мы с мамой доехали до конечной остановки. Так мы оказались в Сибири. По указанию райисполкома нас распределили по колхозам. Нас, дистрофиков, подняли на ноги. Позже мы уехали в город, где я, окончив училище, пошла работать на завод, на котором работала моя мама. На заводе делали пулеметы и другое оружие для фронта. Было трудно работать в ночную смену, ведь мне шел еще только пятнадцатый год. Под утро очень хотелось спать. Шел 1944 год. Позже мы с мамой переехали в Казахстан, затем в Узбекистан, а потом судьба привела нас в Крым к бабушке. Вот здесь я и живу по сей день.