Мы ели землю с Бадаевских складов

Все сразу затихли, приуныли, поднялись со своих мест и безмолвно разошлись по своим группам в классы. Нам объявили, что нас отправят на рытье окопов. Тут же старших ребят с завода и училища строем отправляли в армию. Нас, девчат и ребят помоложе, ставили на их рабочие места в заводские цеха. Я работала по специальности в цехе пазовой разметки. Через некоторое время нас посадили на поезд и отправили под Кинги-сепп на рытье окопов. На какой станции нас высадили — не знаю, но мы шли пешком до деревни Жабино. Во время этого перехода несколько раз попадали под бомбежки, прятались под кустами, но все остались целы и здоровы. Когда рыли окопы, нас тоже бомбили. Не помню точно, сколько времени мы копали окопы, но однажды нам сказали, что враг приближается, и что нам надо уходить. До станции шли пешком по лесу – вышли вечером и к утру добрались до станции. Погрузились в вагоны, и нас привезли в Ленинград на родной завод. Мы продолжали работать на заводе – его постоянно бомбили. Однажды после смены я ехала трамваем домой в Стрельну. Было 4 часа дня, я проехала две остановки, когда начался воздушный налет. Трамвай со скрежетом остановился. Мы стали выбегать из трамвая врассыпную — кто куда. Я сидела в трамвае, мне кричали: «Выбегай!», кто-то потянул меня за руку. Я выбежала, передо мной от взрывов вздымалась земля. Я побежала в сторону стоявшей полуторки. Люди, находящиеся на этой машине, подхватили меня в кузов, и машина тронулась. Очнулась я в Кировской больнице с перевязанной головой. Было это ранней осенью 1941 года. Во время бомбежек всех больных спускали в бомбоубежище, а меня не трогали, в палате я оставалась одна. Я не понимала, почему всех лежачих на носилках спускали в бомбоубежище, а меня нет, и даже обижалась. Сколько лежала в больнице не знаю, только помню, что когда выписалась, на улице лежал снег. Идти было очень трудно, ноги меня плохо держали, голова кружилась. Я, держась за забор, дошла до общежития – оно было недалеко от больницы. Завод «Северная верфь» был полностью разбит врагом, нас перевели работать в филиал завода, который находился на Петроградской стороне. Там же работал слесарем седьмого разряда мой родной брат Финоженков Мирон Фомич. Ему было 25 лет. В один из дней я увидела с трудом передвигающуюся высокую фигуру брата, я догнала его, тронула за руку. Он обернулся: его худое лицо было покрыто желто-синими пятнами. Он умирал. Я как раз только получила двухдневный паек - 0,5 кг черного хлеба, испеченного из ржаной муки наполовину с опилками, 20 г сливочного масла и 4 конфеты «Батончик». Я протянула ему кусочек хлеба, он слабо оттолкнул мою руку. Я заплакала и стала его упрашивать, чтобы он взял хлеб. Он взял и хрипло сказал: «Спасибо, сестренка, завтра часиков в шесть утра зайди в цех, может, ты меня похоро-нишь». В тот день его мастер дал ему еще добавочный паек, и Мирон выжил. Прошло совсем немного времени, и я, ослабевшая от голода, поползла по крутым ступенькам на чердак дома умирать. У меня начался голодный понос. Я забилась в угол чердака, была в сознании, все понимала, но меня охватила полная апатия и безразличие, хотелось лежать и не двигаться. В это время Мирон пришел домой; по открытой двери на чердак он догадался, что я там. Когда надо мной склонилось лицо брата, я решила, что у меня начались галлюцинации. Он меня взял на руки, занес в комнату и положил на кровать. Его, оказывается, от завода мобилизовали на Ладогу — отгружать продукты для жителей Ленинграда. Он получил махорку, но, так как не курил, обменял ее на кусочек мяса. Это мясо он сварил в литровой кастрюле и бульоном меня напоил. Утром второго дня я пошла провожать его на Финляндский вокзал. Шли пешком, по дороге везли укутанных покойников на санках. Мирон мне отдал свою карточку на продукты. На вокзале ему выдали обмундирование: новый светлый полушубок, новые валенки и новую шапку. Оружия я у него не видела. Брат отправил меня домой – не захотел, чтобы я его проводила до вагона. Сказал, что сядет в вагон и сразу же напишет мне записку. Эту записку я жду по сегодняшний день… Продуктовую карточку брата я отдала своей двоюродной сестренке Меркуловой Марии, так как у нее была мать-старуха и маленькая дочка четырех лет. Эта Верочка и сейчас живет в Ленинграде. В Ленинграде были всем известные Бадаевские склады, где, якобы, запас продуктов был на 10 лет. Их разбомбили. Люди ели землю, перемешанную с сахаром. Мы бегали с девчонками и ребятами за этой землей, очень хотелось сладенького – но уже вся земля к тому моменту была съедена. За водой жители осажденного города ходили на Неву. Кололи лед, складывали в бидончики и несли домой, кто был посильнее - набирал ведро. Люди умирали везде: на улицах, во дворах, в квартирах, в бомбоубежищах. Много наших ребят лежало в общежитии и по домам с обмороженными ногами. От голода, холода и болезней всех заедали вши, некоторые лишались рассудка – их отправляли в больницу. Все были очень слабы, у девушек прекратились месячные. У всех была дистрофия. Я была на казарменном положении, жила в общежитии. К нам однажды зашла старшая медсестра, лет 55-ти, очень боевая женщина. Осмотрела все общежитие, оказала кому надо помощь, произвела санобработку в помещении. В комнате нас было три девочки, у меня были хорошие косы. При осмотре всех обрили наголо, девочкам разрешили оставить чубчики. У меня же вшей не было. После санобработки, когда все были остриженные, а я с косами – то мне было очень неловко перед другими девочками, но вошь меня и правда не ела. Медсестра позднее взяла меня к себе в ассистенты. Дала сумку с медикаментами, и я с ней стала ходить к больным ремесленникам в общежития и по квартирам. В основном, обрабатывала раны, которые образовались от обморожения. Помню, однажды зашла в квартиру, комната пустая, вся мебель сожжена в самодельной печи (буржуйке). У печи стояла кровать. Под ворохом одежды лежал мужчина. Его глаза на исхудавшем лице казались очень большими. Он без надежды, равнодушно смотрел на меня. Я сняла с него ботинки, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я обрабатывала его обмороженные ступни, с которых почерневшими лохмотьями свисала кожа и видны были серые кости фаланг пальцев. В следующей квартире были только умершие от голода и холода жильцы. Вместе с другими сандружинницами мы укутали трупы и уложили на сани. А однажды при посещении лежачего больного по длинному темному коридору за мной кто-то погнался, но я успела выскочить, был первый этаж. Пришла, рассказала об этом случае медсестре, и она больше не посылала меня одну по квартирам. Помню еще ужасное зрелище. Шла я рано утром на завод. На проходной дежурных уже не было. Сама проходная была в виде длинной кабины с двумя дверьми. Открыла дверь в кабину, смотрю, лежит скелет. Я подумала, что учебное пособие кто-то притащил. Когда подошла ближе, увидела, что скелет обтянут кожей - это был умерший голый человек. В то время были созданы отряды МПВО, они собирали мертвых людей в бомбоубежищах, на улицах после бомбежек и хоронили их в общих могилах на Пискаревском кладбище. Умерших людей грузили на машины, трупы складывали один на другой. Мы были очень слабы. Врачи нас предупреждали: «Двигаться, не залеживайтесь, если хочется лежать - пересиливайте это желание, поднимайтесь и идите». Очень хотелось пить, особенно соленого. Некоторые выпивали много соленой воды или чая, опухали и умирали. Весной 1942 г. нас от училища посылали убирать чердаки от грязи и фекалий, ребята скалывали лед с асфальтовых дорожек. Все это вывозилось на свалку, чтобы в городе не было вспышки инфекционных эпидемий. Старший мастер был все время с нами и вместе с нами работал. Летом 1942 г. был приказ об эвакуации оставшихся в городе учащихся ремесленных училищ. Перед эвакуацией меня и еще некоторых человек приняли в комсомол. Под руководством нашего директора Уманцева Леонида Семеновича всех учащихся (человек 70) и мастера Павла Ефремовича отправили в Казань. Только переплыли через Ладогу и погрузились в эшелон, как на Ладоге начался сильный бой. Из эшелона нас пересадили на пароход и там же погрузили продукты. Трех девочек - меня, Надю Шахову и Валю Ланцеву поставили раздавать продукты. Мы плыли до Казани трое суток по заминированной Волге. Наверное, нас всех хранил Господь. В Казани нас поселили в общежитии рядом с заводом. До работы сперва не допускали, вначале откармливали. Началась вспышка конской чесотки, которая сопровождается высокой температурой. Нам троим снова выдали ме-дикаменты и мы под руководством врачей всех лечили. Почти три месяца боролись с недугом. Постепенно стали крепнуть, поправляться, все становились красивыми, появилась сила, нам уже не трудно было подниматься по лестницам. В это время к нам в училище набирали учеников из местной молодежи. Работали все кружки: хоровой, балетный, драматический. Через три месяца после приезда в Казань завод наш заработал. Нас, девочек постарше, поставили мастерами над вновь прибывшими учащимися. Мы обучали новичков и сами работали по 12 часов в день, точили для фронта снаряды. В выходной день были заняты в кружках. В дни праздников 7 ноября и 1 мая участвовали в демонстрациях, маршировали вместе с жителями Казани. Летом 1944 г. приехал представитель из Ленинграда и забрал молодую рабочую силу в наш родной город. Местной молодежи тоже было предложено ехать с нами, некоторые девочки и мальчики поехали. Перед отъездом нас построили и повели на вокзал. Как только мы начали движение, как из-за угла здания нас забросали палками и камнями, почему — до сих пор не знаю. В Ленинграде нас поселили в общежитии на Петроградской стороне недалеко от морского дивизиона. Первый месяц я работала токарем, мы выпускали военную продукцию. Потом меня перевели в цеховой инструментальный склад. Работали только в первую смену – затем с музыкой шли разбирать завалы разрушенных от бомбежек зданий. Очищали, облагораживали, озеленяли свой любимый город. Мы же расчистили и заложили Парк Победы. В один из дней пришла на завод, смотрю, все веселые, ликуют! Победа! Конец войне! Рабочего дня, конечно, не было, все целуются, обнимаются, плачут от радости и боли утрат, чувства этого словами не передать. Все двинулись на Дворцовую площадь. До вечера на площади танцевали, веселились, радости не было конца. На следующий день в заводской столовой столы были накрыты скатертями, на каждой тарелке была булочка и у каждой тарелки стояла бутылка сладкой воды, спиртного я не видела, а после работы мы с девчонками побежали на концерт в дивизион. В 1947 г. вышла замуж и уехала с мужем в г. Кизляр ДАССР. А мои подруги, Надя и Валя, продолжали работать на заводе, стали инженерами.