Из-за самолетов не было видно солнца

Мы с подружкой тогда учились в ФЗУ фабрики «Красное Знамя». Все поехали на оборонительные работы в район города Луга, нас тоже не хотели брать, но мы настояли! Работали на сооружении противотанкового рва. Когда ров был уже почти готов, послышался зловещий гул, который быстро приближался. Вскоре мы увидели первый налет немецких самолетов на Ленинград - их было так много, что солнца стало не видно. Самолеты летели так низко, что видна была свастика и лица пилотов. Первые минуты мы стояли, оцепенев. Раздалась команда: «Ложись!», мы плюхнулись, стараясь плотнее прижаться к земле-матушке! Нас не тронули, а вот на обратном пути — они уже гонялись за каждым, кто двигался. Не все вставали с земли после этих налетов… Нам пришлось очень много копать траншей и пулеметных гнезд. Мы часто переходили с места на место. Последний переход мы шли с раннего утра по лесным дорогам по колено в грязи. К вечеру нас неожиданно осветили прожекторами, последовала команда: «Немцы! Ложись! Отползать без звука!». К следующему утру мы вышли к Красному Селу. Людей там не было. Дом открыт, на столе еще горячий самовар, еда разная. По-видимому, здесь бомбили — это было первое людское жилище, потревоженное войной. Мы ничего не тронули, хотя очень хотелось и есть, и пить. Напились мы у колонки на улице. Глядя друг на друга, мы не узнавали самих себя: глаза ввалились, грязные, ноги замотаны тряпками. До Ленинграда нас довезли военные. Город мало напоминал тот, что мы покидали. Ночами небо в аэростатах. Постоянные бомбежки, усиливающиеся в то время, как люди шли на работу и с работы. Нас из ФЗУ выпустили и перевели на фабрику «Смена» на Васильевском острове. Сгорели Бадаевские склады. Урезали пайки. В домах не стало света, тепла, воды. Спасаясь от холода, мы жгли мебель, книги. Я жила на ул. Плеханова, 6, кв.55 (около Казанского собора). За водой ходили на Садовую. Морозы были крепкие. На улицах появлялись люди с саночками, в основном, женщины и дети, везущие в простынях своих умерших родных на пункты, где их складывали, как дрова. Тела умерших были высушены до предела и напоминали кости, обтянутые кожей. Один из пунктов приема покойников был у Казанского собора. Приходила машина, грузили так, чтобы тел поместилось побольше, т.е. ставили тех, кто был повыше ростом, по углам. На фабрике работали в одной комнате, посередине — коптилка и круглая печка-буржуйка. Требовалось очень много перчаток с двумя пальцами (для стрельбы) и шерстяных носков. За смену надо было обязательно изготовить одну пару. Вставали мы рано — до бомбежки. Шли от Казанского собора до Исаакиевского, Сенатской площади, по набережной лейтенанта Шмидта на Васильевский остров. Далеко и страшно было, но думали в первую очередь о том, что надо! При бомбежках и артобстрелах всех загоняли в бомбоубежища, мы с подругой старались прошмыгнуть мимо, но однажды милиционер нас буквально затолкнул в бомбоубежище и приказал дворнику нас не выпускать. Ой, как мы потом ему были благодарны! Возвращаясь, увидели, что набережная лейтенанта Шмидта была разбомблена. Этот милиционер спас нам жизни! Много было разных ситуаций. Шли мы по Сенатской площади, кругом было даже красиво, падал легкий снег. Одна тропинка, а рядом лежала в коробке девочка месяцев 6-7, хорошенькая, одета красиво. Снег падал на личико и не таял — это было так ужасно! Мы и сами еле двигались, нам давали рабочий паек — 250 граммов хлеба и суп дрожжевой, дети же и вовсе получали 125 г. хлеба. Где ее мать? Что стало с ней? Кругом тишина... Идет человек, упадет — и все. Были команды — подбирали. Появились пустые квартиры, все открыто. Кто-то там еще чуть живой, а кто уже и нет. Больше всего доставалось старикам и женщинам с детьми - они старались свой мизерный паек отдать детям. Стали исчезать кошки, собаки, крысы. У нас в булочной часто сидел красноармеец, а рядом с ним собачка рыжая — дворняжка — она всегда стояла на задних лапах и смотрела на каждого; люди многие не могли отказать им, отщипывали и давали и тому, и другому. А потом и их не стало. В прачечной появились трупы, которые уже не было сил вывозить на приемный пункт. Когда на следующий день приходили люди, чтобы узнать об их дальнейшей судьбе, то обнаруживали, что не все части тела были на месте, кто-то промышлял и там. Мы дежурили на крышах, обходили квартиры и сообщали, где есть люди, где уже нет. Все ленинградцы жили надеждой! Помогали друг другу кто чем мог. На руке у каждого был записан адрес родных и близких. Однажды я тоже упала, идя на работу (или с работы), только получив карточку. Все документы и карточка, конечно, исчезли. Как только я пришла в себя, то услышала, как кто-то рядом кричит: «Прорвали блокаду!» Люди поднимались! Кто плакал, кто смеялся. На карточки прибавили хлеба, который все больше походил на хлеб. Рабочий паек вырос до 500 г. В Ленинград начали поступать продукты, из города увозили ослабевших, изможденных людей. Меня тоже вывезли. Ехали ночью стоя в грузовике, обтянутом брезентом, прижавшись друг к другу, чтобы больше вошло в него людей. Не всем удавалось проскользнуть через Ладогу, но нам повезло — мы проскочили. Борисова Грива, Кобона — на том берегу нас встречали походные кухни с обедом. И снова проблемы: желудки отвыкли от нормальной пищи, пошли фурункулы и прочее. Всю дорогу местные люди старались хотя бы что-то нам дать. Когда я добралась до деревни к матери, то все вокруг мгновенно узнали об этом. Взглянув на меня, люди запричитали: «Ой, Мария, ты готовься — это же кости, обтянутые кожей». Но мать выходила меня, я стала работать. Поступила разнарядка — послать двух человек от деревни на лесозаготовку. Послали меня и еще одну деревенскую девушку. Работать было очень трудно: снег до пупа, ели в два обхвата, надо было их повалить, очистить, распилить и уложить — норма 1,5 кубических метра на человека. И, тем не менее, — справлялись! Летом пришла новая разнарядка — нас отправляли на окопы в Калининскую область. Отработали мы и там. Тут из сельсовета повестка — явиться! Послали на курсы советских партработников в город Кашин. Прошла обучение, вернулась. Через несколько дней новый приказ: «Направляетесь на работу в Крюковский сельский совет — это в 25-30 км, на границе с Ярославской областью, там нет председателя». Собрали председателей колхозов, меня приехал представлять член райисполкома. Один председатель — 79 лет, с бо-родой, сказал, глядя на меня: «А что, моложе не нашлось?» На него зашикали. Отработала я там два года. Закончилась война! Отец вернулся в Ленинград, забрал мать с детьми, а мне прислал вызов. Меня уговаривали остаться, но без своего города я не могла! В Ленинграде в 1951г. вышла замуж за Ильина Льва Петровича — курсанта второго курса военного Института физкультуры и спорта. По окончании муж получил назначение на Черноморский флот и мы уехали в Севастополь.