Мы вариили суп из кожаных сапог

У нас была многодетная семья. У мамы было пятеро детей, а я была самой маленькой. Самая старшая сестра была 1924-го года рождения, а я - 1937-го. Мама поначалу не хотела меня рожать, потому что фактически я была не пятым ребенком, а восьмым. Дело в том, что во время первых родов мама потеряла двоих малышей, а еще один мой брат умер в возрасте четырех лет. Поэтому я самый последний ребенок, как говорят, «поскребыш». Мама уже стеснялась меня рожать. А папа ей сказал: «Как ты так можешь! Это же наша любовь!». Так что получилось, что я - дитя любви. И очень рада этому. Во время Блокады мой папа был уже пожилой. Он родился в 1899-м году. Когда началась война, ему было 42 года. Папа участвовал и в Первой мировой, и в Финской войне. Его не должны были брать на войну, но в августе 41-го его все-таки взяли в ополчение. Мама трижды его провожала на сборы. Первые два раза она провожала его и плакала, но папа вечером возвращался домой, так как либо отряд был не сформирован, либо не было одежды или винтовок. И вот когда мама в третий раз пошла его провожать, то она уже не плакала. Мама почему-то была уверена, что папа вернется. А вот он в этот последний раз заплакал и сказал: «Я уверен, что ты сможешь сама воспитать наших детей, и они все будут живы и здоровы». И маме действительно удалось одной воспитать нас всех и уберечь от войны. У мамы был очень сильный и властный характер. Она приучила нас к дисциплине. У меня было две сестры и два брата. Я помню, если мама говорила, что надо что-то сделать, значит, и правда надо, и мы подчинялись ей. И я думаю, что именно благодаря такому жесткому характеру она смогла нас вытянуть. Во время Блокады старшие сестры работали. Ситуация в Ленинграде была такая, что для того, чтобы выжить, нужно было встать и пойти работать. Это было самое главное – найти в себе мужество, силу и волю. Моя мама работала на знаменитой швейной фабрике имени Володарского - это было недалеко от нашего дома. А сестры учились в школе: одна закончила 10-й класс, а другая – восьмой. Несмотря на свой юный возраст, все равно все работали. Для тех, кто работал, паек был больше. Борьба за Ленинград началась не 8 сентября 1941-го года, как говорится в официальных источниках, а 9 июля. 9-го июля немцы стояли на Лужском рубеже. Это находится под Ленинградом, где течет река Луга. Немцы прошли расстояние в 600 километров за 19 дней. А оставшиеся 100 км до Ленинграда они шли еще 2 месяца. Это были страшные бои, как со стороны наших войск, так и со стороны немецких. Сейчас многие историки, которые родились в 50-е годы, пытаются оспаривать тот факт, что была оборона. Они утверждают, что никакой обороны не было. На самом деле, она была, причем очень сильная. Очень многие умирали, в том числе, и мой отец. Его взяли 13-го или 14-го августа, а 11 сентября он погиб. Очень страшные бои шли на Синявинских высотах. И неизвестно, было ли у наших солдат оружие или нет. А вот у немцев были укрепления. Буквально в прошлом году я выяснила, что под Ленинградом есть город Колпино, где происходили захоронения останков воинов. Там каждый год поисковики находят тела и хоронят их. Я обратилась к поисковикам с просьбой найти информацию об отце. Я объяснила им ситуацию, и через некоторое время они мне прислали ответ, где было сказано, что мой отец погиб 11 сентября в боях. А до этого у нас была информация о том, что наш отец пропал без вести, и мы из-за этого не могли получить повышенный паек. Те, кому приходила повестка о том, что их отцы погибли во время войны, получали повышенные пайки, а родители получали повышенную пенсию. Повышенная пенсия составляла 200 рублей, а те, кому приходила повестка о том, что их отец пропал без вести, получали всего 20 рублей. Вот такая была несправедливость. Только в 80-м году, когда я переехала в Москву, я написала письмо в Подольск. Оттуда мне пришел ответ, в котором было сказано, что мой отец погиб 11-го сентября в 10-ти км от города Мга под Ленинградом. Только потом я узнала, что наши войска в боях 11-12 сентября были просто «разутюжены» немецкими танками. В тех боях ни одного нашего солдата не выжило. И вот папа тоже попал в такую мясорубку. Так как у нас семья была очень большая, то мама заранее запасалась продовольствием еще в мирное время. Нам всего нужно было в 3-4 раза больше, чем другим семьям. У нас была крупа, по которой мама вела учет. Она каждому делала по ложечке каше в день. А кусочек хлеба она разрезала на маленькие дольки и говорила, чтобы мы его сосали, как леденец. За счет этого выделялась слюна и мы могли продлить удовольствие. Маме помогал бабушкин брат, который работал директором механического завода. Он практически не выходил с завода, почти сутками там работал. В то время все, так или иначе, работали. Моя мама сначала шила ватные штаны для фронта, а потом помогала делать снаряды. Я помню, как мои братья беззаботно бегали по крышам. Все думали – завтра закончится война и все будет как раньше... В первое время мама брала меня с собой на работу, так как там было тепло. А в комнатах было холодно, окна были заклеены газетой для того, чтобы если разобьется стекло во время бомбежки, стекла не разлетались по всей комнате. А было время, когда наступал 40-градусный мороз - тогда мы приобретали буржуйку: сугубо ленинградский отопительный прибор. Я помню, как мама ставила кирпичи, обкладывала меня теплой одеждой и уходила. Нужно было обязательно найти в себе силы, чтобы пойти работать. Там, где мы работали, всегда была теплая вода и хлеб. Канализация в то время не работала, поэтому все нечистоты выбрасывались через окно. И вот в 40-градусный мороз стояли ледяные горы высотой 2-3 метра желтого цвета. Вот таким был в то время Ленинград. Надо сказать, что немцы на это и рассчитывали. Они знали, что люди голодают, что нет света и тепла. Поэтому они были уверены, что Ленинград к весне уже весь вымрет или настанет эпидемия. Врачи конечно боролись, но иммунитета у людей не было. Люди ели все, что попадется под руку. Ведь не секрет, что к новому году в городе не было ни собак, ни крыс, ни кошек. Люди были вынуждены съедать любимых домашних животных, с которыми прожили бок о бок по 10-15 лет. Про птиц – вообще говорить нечего. Я знала, что если мама варит суп, значит, кто-то поймал или кошку или крысу. Кроме того, мы варили суп из кожаных сапог. Так как раньше сапоги были только из натуральной кожи, то мы разрезали голенища на узкие полоски и варили их, чтобы хоть какой-то навар получился. Нам казалось, что это суп с мясом. Ну, может, иногда еще горсточку какой-нибудь крупы бросали. Голодали все. Когда мы ложились спать, то надевали на себя все, что было, чтобы сохранить тепло. Я хочу еще рассказать о влиянии седьмой симфонии Шостаковича. Когда началась война, Дмитрий Шостакович начал писать симфонию. Он жил в Ленинграде. Эта симфония тогда еще не имела названия. Если послушать мелодию, то с первых же аккордов чувствуется, что идет агрессивная черная чума, черная армия. Симфония практически в октябре уже была написана. Но Шостакович не знал, чем закончится война. Все знали, что немцы практически без боя прошли несколько стран и дошли до Ленинградской области почти за 19 дней. Даже это говорило о том, что, скорее всего, все сдадутся. Шостакович в октябре очень сильно заболевает. И было принято решение эвакуировать его в Куйбышевскую область. В Куйбышеве он продолжает работу над симфонией. В первых числах декабря наша армия победила и защитила Москву. И Шостакович понял, что если не сдали Москву, то ясно, чем все закончится. И он дописывает седьмую симфонию. Ее первое исполнение было в Куйбышеве в 42-м году. Второе исполнение было в Новосибирске. Третье – в Свердловске, а четвертое исполнение было 9-го августа 42-го года в Ленинграде. Дело в том, что на этот день гитлеровцы запланировали праздник. Они даже распечатали пригласительные билеты на ужин в ресторан «Астория». Они еще за год были уверены, что Ленинград падет, и разослали эти приглашения практически во все страны. Конечно, и весь немецкий генералитет получил их. Наши, зная эту ситуацию, в июле присылают из Куйбышева тетради с рукописью симфонии Шостаковича. Это был очень ценный груз, который надо было сохранить. В июле партитура была уже в Ленинграде. А так как в городе почти все музыканты были эвакуированы, то начинается поиск нового состава оркестрантов. Седьмая симфония исполняется на духовых музыкальных инструментах. Руководству Ленинграда было дано распоряжение найти двойные экземпляры этих инструментов и двойной состав музыкантов. Музыкантов искали везде – в подвалах, в бомбоубежищах. Некоторые из них были уже полуживые. Когда состав собрали, началась репетиция. Оркестр репетировал с июня и до 9-го августа. А 9-го августа в Ленинграде устанавливают усилители вдоль линии защиты города. Был указ, чтобы на всех площадях включили радио. И вот начинается трансляция. Несмотря на то, что немцы без перестановки бомбили город, но в этот момент они прекратили бомбежку. Была полная тишина. Все слушали только музыку. Как только немцы услышали первые аккорды симфонии, они решили, что Ленинград сдается. В течение двух часов, пока играла музыка, немцы молчали. Не пролетело ни одного снаряда. Они были на 100% уверены, что Ленинград сдается. Первые аккорды, в которых присутствует явная агрессия, давали четко это понять. Тут не нужно даже иметь музыкального образования, чтобы понять, что это аккорды, символизирующие немцев. И вот когда симфония закончилась, какое-то время была пауза. Ленинград в это время ликовал, ленинградцы все воодушевились. После этого исполнения мелодию стали называть «Ленинградской». После того, как симфония закончилась, в городе снова началась усиленная бомбежка. В 43-м году был прорыв Блокады Ленинграда, а 16-го февраля была проложена «дорога жизни» по Ладожскому озеру. Так как дорога была проложена по льду, нужно было найти те места, где лед был наиболее крепким. Там ведь погибло огромное количество людей. На озере постоянно стояли дежурные. В 43-м году уже начали ездить поезда. Вдоль Ладожского озера образовалась узкая полоска от 8 до 12 километров. И это тоже была «дорога жизни», но уже по железной дороге. Из Ленинграда шло много поездов с детьми. В поезд их сажали еще живыми, а на Большую землю они нередко приезжали уже мертвыми. Кто-то не переносил дороги, что-то умирал от заворота кишок. Потом мы попали на Большую землю. Здесь, конечно, тоже была борьба, но уже было легче. Когда мы переехали, нам давали и воду, и хлеб. И мы все это хватали, особенно дети. Мы пытались наесться. И вот я помню, когда мне дали булку, мне казалось, что я ее сейчас всю проглочу. Я запихала ее в рот, а моя сестра со слезами на глазах говорит мне: «Нельзя есть все сразу». Действительно после такого голода нельзя было съедать все сразу, надо было по чуть-чуть отламывать, жевать и потом проглатывать. Я помню, как сестра вырывала у меня изо рта эту булку. А я не могла понять, почему она плачет и делает это. И я сердилась, говорила, что расскажу все маме…