Мечтала быть балериной

О том, что Германия без объявления войны вероломно напала на Советский Союз, узнали мы так же, как и все ленинградцы — стоя на улице и слушая радио. С первых же дней войны добровольно ушли на фронт сестра Анна, братья Константин и Василий. Чуть позже добровольно в ополчение ушел и отец. Хотя он не подлежал призыву в Советскую Армию по возрасту (он был 1898 г.р.) и по многодетности. Я и многие дети нашего дома, которые не эвакуировались из Ленинграда, самостоятельно оборудовали в доме N 11 по Дерптскому переулку бомбоубежище в подвале. Сколотили ящики из досок, отнесли на чердаки, носили туда песок, собрали ведра, корыта, выварки и заполнили водой. Ходили по квартирам и помогали жильцам нашего дома принести воды с Фонтанки, натопить печь, пока было чем, получить продукты. Дежурили на чердаках во время тревоги, в парадных, помогали ловить сигнальщиков. Во время бомбежки тушили и сбрасывали зажигательные бомбы, а после отбоя спешили с докладом на пр. Газа, с донесением о том, что произошло. До войны мы занимались во Дворце Пионеров. С началом войны занятия прекратились, но те, кто мог, ежедневно приходили в наш любимый Дворец, клеили окна, просто беседовали. Потом все меньше и меньше ребят приходило. Но администрация Дворца пионеров заботилась о нас, поддерживала. В костюмерной были лари, наполненные грецкими орехами, сухофруктами. Нас оделяли этими дарами, давали по стакану горячего молока. Аничков мост. Кони Клодта. Как же было больно, когда их сняли... Но мы, дети, верили, что все это ненадолго, что все будет так, как было до войны. Моя родная 265-я школа на Курляндской улице. Не задумываясь, ехали на рытье окопов. Полуголодные дети, с 5-го по 10-й классы. Никто никого не заставлял. Это было святое — для Родины. На Лермонтовском проспекте школа N 280. Там были горячие обеды. Пристроили меня туда. Учились. По тревоге спускались в подвал школы. Только ушли — буквально через несколько минут снаряд влетел в окно класса. Моя старшая сестра служила в 106-м пограничном полку на 7-й заставе у Красненького кладбища. Я к ней ходила. Есть хотелось. Дойду до Кировского завода, у завода застава — никого не пропускают. Иной раз упрошу пустить, а чаще — через насыпь перебира-лась. Приду в землянки, меня накормят и с собой что-то дадут. А дома мама и братишка мои 125 граммов хлеба съедят. Слегли мама и брат. Я получила муку из макухи. Прихожу домой, а там едой пахнет, да так вкусно, что я тут же сознание потеряла. Оказалось, что папа пришел на побывку с пайком, подкормил нас. А на Новый 1942-й или 1943 год (точно не помню) муж сестры был по делам в Ленинграде и привез нам вязанку дров и по целой луковице. И никогда, ни разу не возникала мысль уехать, «окопаться», как тогда говорили. Разбомбили дрожжевой завод на моей Курляндской улице. Удалось притащить домой дрожжи; и свежими их ели, и на сковороде жарили. Когда в училище меня спрашивали, о чем я мечтаю, я всегда отвечала четко: «Хочу белого хлеба с молоком и с сахарным песком». А о том, что мечтала быть балериной, старалась не думать, ведь ранение изуродовало мою левую ногу. Мечты не все и не всегда сбываются. А однажды пришла домой, а на входной двери замок сорван. Боялась входить в квартиру. Пришла мама и обнаружила, что украли все наши карточки. Вот тогда нам досталось! Осенью 1941 г. ходили с мамой на Международный проспект, к Дворцу Ильича, где-то в районе Средней Рогатки за капустными листьями, за кочерыжками. Мама их насолила. Вот и пригодилась нам наша «хряпа». И соседей подкармливали ею. Когда началась война — все магазины вмиг опустели. На прилавках осталась соль каменная и уксусная эссенция в треугольных бутылочках. Я три дня носила все домой. Потом чай пили с этой солью. Возьмешь в рот и пьешь чай. Вкусно. Только во рту ранки образовывались. Ходили весною на Митрофановское кладбище. Собирали лебеду и тростничок. Очень вкусный. Однажды нас туда не пустили - фашисты десант на кладбище сбросили, немцы в склепах окопались. Слышна была перестрелка. На всю жизнь запомнился такой эпизод. Шла я с саночками по Таракановке за водой на Фонтанку к заводу Марти. Навстречу мне прошла женщина. Возраст я не могла определить, да и кто обращал на такие мелочи внимание. Несла она никелированный чайник с водой. Шел очень сильный снег. Я прошла немного, остановилась отдохнуть, поправить ведерочко. Оглянулась—что-то блеснуло из холмика. Я подошла. Раскопала. Оказался носик чайника, и уже окоченевшее тело женщины. Но тогда страшно не было, я ничего не боялась. Вставала в три часа ночи и шла в магазин занимать очередь за продуктами. Однажды очень долго не могла открыть дверь. Что-то мешало. Когда я наконец-то приоткрыла дверь, то увидела, что что-то лежит. Посветила «жучком» — сосед из квартиры N 9. Простояла в очереди до 9 утра. Заведующая сказала, что нечем отовариваться. Пришла я домой, столкнула соседа вниз, подвинула саночки, положила и отвезла в морг на 10-ю Красноармейскую. Весной 1942 года вместе со всеми жильцами расчищала снежные сугробы, глыбы нечистот. Разве можно забыть лица людей, которые, держась одной рукой за стены домов, держали в другой совочки или лопатки и очищали тротуары; кто покрепче — впрягались в сани из фанеры и веревок и свозили снег, сбрасывали в Фонтанку. Очень было горько когда возвращалась домой с пустыми руками, не получив ничего по карточкам. Встречали меня голодные глаза моего младшего братишки, Толика, которому было 3 года. Я не знала, что сказать и опять ходила по городу, искала магазин, в котором можно было взять хлеб вперед на несколько дней. Брат мой - 1926 г.р. Учился в ФЗО на Курляндской. Началась война и их сразу же перевели на казарменное положение. Как-то пришли и сказали: «Забирайте, он умирает». Мама взяла саночки, и мы пошли, привезли живой труп. Выходили, отмыли, немножко щами откормили. Пришли из военкомата и отправили его на фронт. На острове Эйзель он был ранен в левую лопатку. Одним словом — всем досталось. Война никого не пощадила. В 1942 г. прибежала после бомбежки к школе. Оцепление. Из окна лестницы всегда выглядывала подружку — Люду Королеву. Она жила в корпусе в школьном дворе. Разбит, разбомблен дом, смотрит пустыми глазницами. Сколько было пролито слез... А потом узнала, что их семья осталась жива, их переселили на пр. Огородникова. В нашем доме в квартире N 4 жила семья Леоновых, тоже многодетная. Тетя Полина, мать этой семьи, работала в школьной столовой, которая была открыта от фабрики им. Дзержинского на пр. Огородникова. Так вот, я ходила туда и на мусорной куче собирала кое-какие отходы. А потом нас прикрепили к этой столовой, как-то достали из Ладоги машины с рисом, пшеном. Рис распухший, синий, но необыкновенно вкусный. Это сильно помогло нам всем. Под Ленинградом, защищая его, служили папа, старшая сестра и ее муж. Кое-что и от них перепадало нам из еды. Помню страшный налет на Ленинград. Как летели полчища самолетов, низко-низко, на бреющем полете, как все гудело и стонало от разрывов бомб. Как одна из бомб упала на наш дом, пробила крышу и легла прямо на кровать в квартире N 22 к Крушининым. Не разорвалась. Но я получила контузию - долго гудело в голове и тошнило. Потом обстрелы стали частыми. Однажды, не услышав сигнала тревоги, пошли с подружкой-одноклассницей Ниной Леоновой из квартиры N 4 на пр. Огородникова и попали под шрапнельный огонь. Снаряд попал в трамвайную линию, напротив Гознака. Страшный треск, казалось, земля уходит из-под ног, меня волной откинуло, Нину ранило. Ужасная боль в левой ноге и душераздирающий крик Нины: «Валя, что с моей ногой?» Я подошла. Своей боли уже не ощущала, видимо, был шок. А Нина лежит на тротуаре и руками окровавленными держит что-то. Оказалось — куски своей левой ступни. Ее сразу отвезли в больницу, а я пошла домой, за мной — две сандружинницы с носилками. У дома стояла соседка. Она взяла меня за руку привела домой. Наложили повязку, и я несколько дней была дома. Потом нога распухла, почернела, и мама меня отвезла в больницу им. Урицкого, на Фонтанке, во 2-ю хирургию. Если бы Вы только знали, как все живо в памяти, как больно все это вспоминать. И не всегда находятся слова, чтобы положить все на бумагу. Разве можно выразить словами то, что 10-12-летняя девочка ждала с нетерпением отбоя, чтобы тут же бежать к обломкам разбомбленного дома, тащить оттуда доски, балки. Ведь мы сожгли все, что можно было: книги, паркет, мебель. Зима 1941-1942 гг. Шли с мамой по 10-й Красноармейской на 6-ю Красноармейскую к крестному. По тропке вдоль домов шел мужчина. Еле-еле, держась за стены домов. Когда возвращались обратно, человек лежал, пальто задрано, брюки приспущены и вырезаны ягодицы. Картина ужасная. Сейчас вспоминаю, и мне становиться жутко. Объявлена воздушная тревога. Дежурю в подъезде. Идут «мессеры». Идут натужно. Визг, свист, грохот. Эти гады сбрасывали шпалы, рельсы, костыли железнодорожные, бочки с горючим. Загорелся дом N 50 на пр. Огородникова. Все было объято пламенем, горючее разлилось по всему дому. Ох, и страшно было на все это смотреть. Помогали людям, чем могли. Кто просил о помощи, кто звал маму или детей. А кто и просто просил водички. Ходила я в госпиталь на 7-ой Красноармейской, носила раненым газеты, папиросную бумагу, которую брала из книг с иллюстрациями. Пела, плясала, писала письма родным раненых. Они давали мне что-нибудь из съестного. 14 марта 1943 года на правом берегу Невы погиб папа, Леонов Михаил Леонович. Похоронен был сначала в Купчино. Позднее перезахоронили на Пискаревском кладбище. Часов у нас дома не было. Остановились, а починить некому было. Сплю я, и сквозь сон слышу: шум за окном, крики, музыка, выстрелы и плачь — громкий женский плач. Это объявили о Победе. Нашей победе. Все проснулись — и на улицу. Друг друга люди обнимали, целовали, плакали, пели, танцевали. А вечером — праздник на Дворцовой площади. Салют, прожекторы, море людей. Да, в 1945 году в мае к нам во Дворец пионеров приезжали Рузвельт, Черчилль и Клементина Черчилль. Общались в Голубой гостиной, госпожа Черчилль написала: «Самые лучшие часы своей жизни провела во Дворце пионеров». Очень приятно. Я поступила в ремесленное училище N 71 на Измайловском проспекте, в группу наборщиков, учебу окончила в 1947 г. До 1952 года работала в Госфиниздате им. Котлякова на Садовой. А вообще-то всю молодость я занималась в самодеятельности, по конкурсу попала в училище к мужу — в танцевальный коллектив. В 1948 г. мы познакомились, а в 1952 г. поженились. В марте 1952 г. приехала в Севастополь к мужу, Залесскому Владиславу Васильевичу, который в 1950 г. окончил училище в Ленинграде и получил назначение в Севастополь, в училище им. Нахимова.