Немцы бомбили районы, куда вывезли детей

После окончания института мы с мужем работали на авиационном заводе N 23, дочка ходила в детский сад этого завода. Я работала экономистом, а муж — старшим технологом завода. Муж — очень толковый инженер — был выдвинут на повышение — на должность директора другого авиационного завода — в городе Таллинне. В апреле 1941 г. Ивана Трофимовича направили в командировку в Таллинн на авиационный завод с целью ознакомления с положением дел на этом заводе. 19 июня 1941 г. к нам в Ленинград из Симферополя приехала моя мама — Долинер Анна Александровна. У нее было очень больное сердце, и мы упросили ее приехать к нам в Ленинград на лечение. 22 июня 1941 г., в воскресенье, оставив дочку с бабушкой, я поехала на Большой проспект (мы жили на Петроградской стороне), по хозяйственным делам. Там я и услышала из репродуктора выступление товарища Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Все было забыто! В слезах сразу же вернулась домой. Слез было много... Я плакала, т.к. понимала, что мне больше не видеть Ивана Трофимовича. Слышу, бабушка плачет, что ей больше не увидеть своего мужа, который остался в Симферополе. Дочка, видя, что все взрослые плачут, тоже — в слезы... Первой очнулась я, взяла себя в руки, поняла: что будет — не знаю, но сейчас я — глава семьи и должна заботиться о больной маме и своей дочурке. С первых же дней войны Правительство города Ленинграда, заботясь о спасении детей города, приняло решение: вывезти на лето всех детей города в сельские районы — на отдых. По опыту ведения совсем недавней Финской войны, Правительство города считало, что война будет недолгой, а город Ленинград немцы, возможно, будут бомбить раньше и больше, чем сельские районы, и таким образом, ленинградские дети будут спасены и защищены от бомбежек. Школьников вывозили в пионерские лагеря, а дошкольников — на дачи, в самые красивые уголки Ленинградской области. Я тоже, вопреки настоятельным возражениям своей мудрой мамы, отправила дочку на дачу в Крестецкий район вместе с детским садом своего завода. Но все обернулось иначе... Фашистская разведка не дремала. Немцы знали, как легче сломить дух ленинградцев — надо уничтожить их детей... И они начали бомбить не город, а именно те районы, куда были вывезены дети... Когда это стало известно в Ленинграде, тысячи родителей кинулись спасать своих детей. Что там началось!!! Люди осаждали вокзалы, а поезда дальнего следования уже не ходили, т.к. были мобилизованы на перевозку войск и техники на фронт. Люди добирались, кто как мог, чтобы забрать детей. Только по утрам и поздно по вечерам еще ходили пригородные поезда, которые возили людей на работы по строительству укреплений. Так я, вместе с другими родителями, бабушками и дедушками на рабочих поездах поехала за нашей дочкой... Это была очень тяжелая и опасная дорога... Но об опасности не думали... С огромным трудом добрались до станции Большая Вишера. Пошли узнавать, как двигаться дальше, но начальник станции сказал, что поезд дальше не пойдет, т.к. там бомбят станцию. И мы сами уже видели страшные следы бомбежек. Начальник станции посоветовал пройти 5-6 км пешком до сортировочной станции Медведка, где нас, возможно, смогут отправить дальше в Крестецкий район. Я, тогда молодая и боевая, с еще одной такой же женщиной, пошли в Медведки, чтобы договориться с начальником этой сортировочной станции о поезде для всех остальных, ехавших в Крестецкий район. Но когда мы дошли до Медведки, то увидели, что у платформы стоит поезд, в окнах которого виднелись детские головки... Мимо нас пробежал мальчик лет двенадцати. Я спросила его: «Кто это едет?» — «Крестецкий район», — ответил он. «А не знаешь, не едет ли детский сад завода N 23?» — «Едет в «хвосте» поезда». Я — бегом туда... Меня узнала заведующая нашим детским садом Софья Мироновна. Она с ходу не могла мне ответить, жива ли моя дочь. Мы вместе вбежали в вагон, стали звать мою дочку, но ее там не было. Я была в ужасе. Но Софья Мироновна потащила меня в другой вагон их же детского сада. Здесь я и увидела своего ребенка. Дочка была страшно изменившаяся, го-лодная и очень перепуганная. Как потом сообщила заведующая, их бомбили немцы, часть детей погибла, а живых воспитатели похватали и погрузили в эшелон, и даже не знают толком, кто жив, кто мертв. Главное было — вывезти в этой страшной заварухе всех живых из-под бомб. Я схватила дочку на руки и поскорее выскочила из вагона на платформу, ведь поезд мог тронуться без всякого предупреждения, в любую минуту. Когда мы уже были на платформе, заведующая попросила нас подождать, т.к. воспитатели и нянечки писали своим родственникам в Ленинград письма с указанием места назначения, куда их увозил эшелон. До самого отхода поезда мне несли и несли письма. Вернулись с дочкой в большую Вишеру пешком. А там нас ждала толпа родителей, ожидавших вестей из Медведки. Когда они увидели, что я вернулась с ребенком, они кинулись к дочке расспрашивать о своих детях. Я с трудом отбила от них перепуганного ребенка. Рассказала родителям то, что сама узнала об эшелоне, и главное — что в Крестецкий район им уже не надо ехать, т.к. всех живых детей оттуда уже вывезли, и эшелон едет в город Оричи Горьковской области. Нужно было возвращаться в Ленинград. Начальник станции сказал, что надо дождаться ночного военного эшелона, который пойдет на Ленинград. С ним мы и возвратились на рассвете следующего дня в Ленинград. Было так рано, что трамваи еще не ходили. Дождались утра, приехали домой. Мама уже не спала. Она не верила своим глазам, что видит нас живыми. Накормили, помыли и уложили спать ребенка. И только когда все было уже позади, я ужаснулась от мысли, как совсем случайно мы с дочуркой могли разминуться навсегда.., Так впервые нам в глаза заглянула эта страшная война О муже я ничего не знала. О Таллинне говорили, что там все с землей и кровью смешано. Списались мы с мужем позже, он уже был в действующей армии. Успел выслать нам всю наличность и денежный аттестат. Но деньги в блокаде ничего не значили, т.к. продуктов в продаже не было, не могли отоварить даже то, что было положено по продовольственным карточкам; только эти 125-200 г. хлеба и давали. Завод сразу начал эвакуироваться в Новосибирск. Я попала в списки на эвакуацию в 17-й эшелон, но его уже не подали к погрузке, т.к. предыдущий, 16-й эшелон разбомбили в дороге. Так моя семья оказалась в Ленинградской блокаде. Наступило страшное время: пайки все снижались, пока не дошли до 125-200 г. хлеба, не было воды в кранах, света; систематические бомбежки и обстрелы. Мы стали дистрофиками, меня разрушала цинга, начались голодные обмороки. Моя мама умерла 9 января 1942 г. Завод поддерживал — давал небольшой кусок жмыха. С весны ели всякую зелень: подорожник, лебеду, липовые листья. Летом 1942 г. начали вывозить из блокады по Ладоге женщин с детьми (дистрофиков). Я получила командировку на завод N 639 в г. Тюмень, и, собрав последние силы, 10 июля 1942 г. эвакуировалась вместе с дочкой. Ехали долго. Очень хорошо было организовано в пути за Ладогой наше питание и медицинское обслуживание, я стала приходить в себя. Ехали более двух недель, пока не приехали в Тюмень. Там уже, еще живя в общих бараках, я на третий день после приезда вышла на работу. Работала как все по 12 часов в сутки, и так вплоть до лета 1946 г., когда я вернулась из эвакуации в Крым в Симферополь, где я росла в родительской семье, и где после войны жила моя старшая сестра — Александра Яковлевна. Я сразу устроилась на работу — начальником финансовой части в лагерях немецких военнопленных. Последний такой лагерь был в Севастополе. После ликвидации лагерей, я по специальности поступила старшим инженером-экономистом на завод им. С. Орджоникидзе — Севморзавод, где и работала до ухода на пенсию, став ветераном труда, заслужив награды и поощрения.