Я могла стать для кого-то угощением

В те дни я, мама, и мамина родная сестра Лена с маленьким сыном жили в темной сырой квартире на первом этаже. Окна ее выходили во двор, напоминающий глубокий колодец, в который никогда не заглядывает солнце. Мама работала на заводе им. Кирова, а тетя — в больнице. Где-то в середине зимы, когда из-за сильных морозов и снежных заносов остановился весь городской транспорт, маме пришлось уволиться с работы — сил уже не было ходить далеко пешком. Мама осталась дома на хозяйстве, а тетя Лена продолжала работать. Я хорошо помню ее молодой — это была маленькая, худенькая женщина, очень подвижная, веселая, напоминающая задиристого воробья, со звонким голосом. С ее появлением в доме начинался шумный праздник. Мне казалось, что вместе с ней в квартиру врывался еще кто-то невидимый и сразу начинал двигать стол, стулья, греметь тарелками и вилками. После ухода тети Лены в квартире вновь воцарялась тишина. Теперь голод уничтожил ее тело, но ему не удалось сломить ее дух. В самые тяжелые минуты она поддерживала нас своим оптимизмом. - Дети, — говорила она простуженным, хриплым, но твердым голосом, — верьте мне, мои дорогие, все будет хорошо! Родина никогда не оставит нас в беде, помните об этом всегда! Ее слова согревали души, надежда воскресала в наших сердцах — и смерть отступала. Характер мамы отличался от характера тети Лены. Высокая, спокойная, до войны полная, очень красивая женщина. Друзья и знакомые называли ее императрицей. Голубые с поволокой глаза смотрели ласково и чуть-чуть печально. На губах изящного рта всегда была таинственная улыбка. Необыкновенной доброты человек, она, сама еле-еле держась на ногах, в те голодные годы отдавала мне последнюю крошечку хлеба. Милая, родная моя, я никогда не забуду тебя! В тот памятный мартовский день мама, поставив на санки ведро, ушла на Неву за водой, наказав нам с братом никуда из квартиры не выходить. Но желание увидеть солнышко, почувствовать его ласковое тепло было так томительно, что мы не могли больше противиться ему. Буквально полуживые выползли из квартиры, в которой провели долгую, суровую зиму. От свежего воздуха еще сильнее закружилась голова. Поддерживая друг друга, направились под арку, ведущую на улицу: в то время дня одна стена ее была освещена солнцем. Ноги дрожали от слабости и не хотели идти, а солнечное пятно манило нас, обещая вознаграждения за наши усилия. Часто останавливаясь в изнеможении, кое-как добрались до освещенной солнцем стены, и, прижавшись к ней, подставили свои изможденные голодом лица его теплым лучам. В те минуты казалось, что большего блаженства, чем греться на солнце, на земле не существует. Я вспомнила, как летом в деревне спала на сеновале и солнечные лучи, проникнув сквозь щель в крыше, по утрам будили меня, а я прятала от них лицо под одеяло. - И зачем это надо было делать? — подумала вслух. Брат с удивлением посмотрел на меня, не понимая вопроса, но я не стала ему пояснять. Тепло погрузило нас в забытье... Вдруг тень закрыла солнце, и сразу стало холодно. Недовольная этим я открыла глаза и увидела женщину, стоящую напротив нас. Лица ее рассмотреть не удавалось из-за разноцветных пятен от солнечного света, которые плавали в моих глазах, и я вновь закрыла их в надежде, что женщина сейчас уйдет и не будет нам мешать греться. Но незнакомка не собиралась уходить. Она заговорила с нами, и ее голос поразил меня. Он зазвучал прелестной музыкой, тихо и нежно унося в далекое, казалось в сказочное, прошлое, где были мама, папа, любимая кошка Мурка, с мягкой, как шелк, шерсткой, и еще что-то очень приятное, но что именно, я никак не могла вспомнить. Очарованная голосом, не сразу поняла, о чем женщина говорила. Наконец, смысл ее слов дошел до моего сознания. - Ах, какие милые деточки, только не желают со мной разговаривать, — щебетала она, — Ну как же вас зовут? Скажите тете! По-видимому, этот вопрос она задавала уже не один раз. - Вера, — ответила я, смущенная своим молчанием. - А тебя, мой маленький принц, как зовут? — обратилась она к брату, взяв его за руку и ласково заглядывая в лицо. - Вова, — буркнул тот себе под нос. - Сколько тебе лет, мой замечательный малыш? — как бы радуясь встрече, продолжала она расспрашивать. Но Вовка молчал. - Мне скоро будет десять, а брату только осенью исполнится четыре года, — ответила я за двоих, втайне радуясь своему «великому» возрасту. - Какое счастье, что я вас встретила, - не переставала лепетать чародейка с такой искренней любовью, что я невольно прониклась к ней симпатией. - Сейчас пойдем ко мне в гости, я вас угощу конфетами, печеньем с маком, грецкими орехами. От этих слов у меня перед глазами поплыли коробки с разноцветным мармеладом, вазочки с печеньем, которые мама до войны ставила на стол, когда садились пить чай. Голова моя совсем пошла кругом, на зубах что-то захрустело, потом растаяло на языке, и вот густая, теплая масса потекла внутрь меня. Я была готова идти куда угодно, лишь бы все повторилось наяву. Облизав сухие губы, едва дыша, чуть слышно спросила: - Далеко идти? - Нет, — ответила та и погладила меня по щеке. От прикосновения холодной руки мне стало неприятно. - Но если тебе, Верочка, трудно двигаться, то можешь подождать нас здесь, а мы с Вовочкой быстренько сходим ко мне и принесем очень много всего вкусненького. Она замолчала. Я вдруг испугалась, что женщина уйдет, не выполнив своего обещания, открыла глаза и впервые увидела ее лицо, бледно-серое, как стена, возле которой мы стояли. Широко раскрытые глаза горели лихорадочным огнем и с жадностью смотрели на Вовку, ноздри раздувались, с шумом втягивая воздух, руки дрожали, а в углах полуоткрытого рта белыми пузырьками кипела слюна. Я в ужасе отшатнулась, схватив брата за рукав пальто. Но женщина быстро справилась с собой, и ее голос вновь зазвучал сладкой, убаюкивающей музыкой. Только мне он уже не казался приятным. Одно желание овладело мною — скорее уйти! Но как это сделать? Тетя Валя (так себя назвала непрошеная гостья, знакомясь с нами), тянула брата за руку, стараясь увлечь за собой, но я изо всех сил держала его. - Пусти, — хныкал Вовка, — я пойду с тетей! Силы покидали меня, чувствовала, что вот-вот выпущу брата из рук. С надеждой посмотрела на дорогу, не идет ли кто, чтобы позвать на помощь. Вдали шел человек, медленно, как ходили тогда все в блокадном городе. Трудно было понять, кто это — мужчина или женщина. В отчаянии я закричала: — Папа идет!!! До сих пор не могу понять, почему произнесла именно эти слова, зная, что отец погиб в начале войны. Наверное, потому, что в тот момент очень желала, чтобы именно так было. Другого объяснения этому нет. К счастью, мои слова произвели на «благодетельницу» пугающее действии: отпустив Вовкину руку, она втянула голову в воротник рваного пальто, бесшумной тенью выскользнула из-под арки и, не оборачиваясь, скрылась за углом дома. Вовка перестал плакать, удивленный таким стремительным исчезновением «доброй» тети. Я посмотрела на дорогу, но случайного прохожего не было. Взявшись за руки, мы потащились с братом, едва переставляя ноги, вглубь двора, к своему парадному. В то время чувство радости и страха настолько в нас было притуплено из-за голода, что мы очень скоро забыли о той роковой встрече. И только через много лет, когда я потеряла брата, эта встреча вновь взволновала меня. Сейчас страшно подумать, что мы могли стать для кого-то той «лакомой конфеткой», которой нас соблазняла лиходейка. Не могу с уверенностью сказать, что действительно видела тогда идущего по дороге человека, но с твердой верой свидетельствую: «В те решающие в нашей с братом судьбе минуты Господь был с нами, и только Он спас наши жизни от неминуемой смерти». Слава Ему великая и вечная!