Вспоминает Галина Тыркова, Санкт-Петербург
Я родилась в июле 1935 года. Мне было уже шесть лет, когда началась война, поэтому я многое помню.
Вот мои отрывочные воспоминания:
21 июня 41-го года. Жаркий воскресный день. Мы жили на даче в деревне Педлино около Мариенбурга. Вдруг в наше окошко стучится соседка с газетой в руке и вся в слезах кричит: «Война, война!». Мне было непонятно, почему она плачет и почему ее так расстроила война. Но вскоре мы почувствовали в полной мере весь ужас войны.
Мимо нашего дома по пыльной дороге проходили наши солдаты.
Моя 12-летняя сестра стояла на дороге с ведром воды и кружкой и давала напиться проходящим солдатам.
В небе появились фашистские самолеты, люди прятались в погреб.
В конце лета наша семья возвратилась в Ленинград. Помню день 8 сентября — Натальин день. Этот день мы всегда отмечали. На Литейном проспекте в дом 34 собрались четыре Наталии: бабушка Наталия Михайловна, тетка Натуся, сестра Наташа и девятилетняя девочка Туся Борман.
В этот день мы с ужасом наблюдали с балкона зарево на небе. Это горели Бадаевские склады.
Наступила блокада, начался голод, еда выдавалась по карточкам. Все время хотелось есть. В ход пошли казалось бы непригодные для еды вещи: конопляные семечки (остатки птичьего корма), столярный клей в виде студня, прошлогодние высохшие пасхальные яйца. Больше всего мне запомнились отвратительные соевые «шроты». Несмотря на голод, я их есть не могла. Зато очень вкусной казалась «дуранда» — жмых от производства подсолнечного масла. Это были твердые серо-зеленые куски, которые можно было долго сосать.
Мама моя была на казарменном положении, домой приходила редко. Однажды она принесла кусок конины от убитой осколками снаряда лошади. Помню нашего серо-белого кота по имени Скарамуш, которого мы не съели, хотя большинство кошек в городе было съедено.
Страшную зиму 41-42 гг. мы со старшей сестрой согревались под одним одеялом. Она рассказывала мне сказку «Цветик - семицветик» и рассказ Диккенса «Тень Марли». Радио все время было включено, и в промежутках между душераздирающими звуками сирены воздушной тревоги и радостными сигналами отбоя звучал метроном.
Мы с сестрой любили слушать детские передачи в исполнении нашей любимой артистки Марии Григорьевны Петровой.
Моя мать собственными руками смастерила буржуйку, в которой сгорела часть наших книг и часть мебели. Электричества не было. Освещение осуществлялось при помощи керосиновой коптилки (такая коптилка хранится у меня дома до сих пор).
Когда наступил весенний праздник Пасхи, тетка повела меня в Преображенский собор и говорила мне, чтобы я молилась и что детские молитвы легче доходят до Бога. В памяти осталась пасхальная служба и очень красивые одежды священников — белые с серебром.
В апреле 42-го мы переехали в свою квартиру на улице Плеханова. За зиму мы потеряли двоих членов семьи – бабушку и тетку. Я стала ходить в детский сад № 46 на Столярном переулке. В то время детский сад назывался «очаг».
Я была домашним ребенком и трудно вписывалась в детский коллектив. Меня, как новенькую, дети приняли не дружелюбно, и я до сих пор помню обидные дразнилки. Однажды я даже сбежала из детсада домой, не понимая, что дом пуст, никого нет – сестра пошла в ремесленное училище и жила в общежитии, тетка Натуся была отправлена на лесозаготовки, а мама попала матросом на баржу.
Постепенно я привыкла к детскому коллективу. С большой благодарностью я вспоминаю наших воспитателей, в особенности Лидию Самойловну Циперсон. Чего они только не делали для нас. Были и музыкальные занятия под рояль, и елка со съедобными (что немаловажно) подарками.
В первомайский праздник мы танцевали в костюмах национальных республик. Помню, как мы, дети, делали папахи для украинского костюма: из кусочков газеты катали маленькие комочки, а потом наклеивали их на лист картона – получалось очень похоже на серый каракуль.
Вспоминаются песни того времени, которые звучали по радио. «Вечер на рейде», «Темная ночь», «В далекий край товарищ улетает» и из к.ф. «Истребители». Строчку «Любимый город в синей дымке тает» мы дети пели «Любимый город, синий дым Китая».
Хочу сказать о своей матери. Благодаря своей энергии она выжила сама и детей не потеряла. В 42 г., когда она почти умирала от дистрофии, ее взяли матросом на баржу. Она стала получать военный паек, и это спасло ее от смерти. Правда, работа была с риском для жизни. Тогда по Неве буксиры таскали баржи с боеприпасами от Лисьего Носа до Кронштадта, а немецкие самолеты старались их бомбить с воздуха. С этих пор мама не стала любить белые ночи, так как в светлое время с самолетов легко было видно проходящие по Неве суда. Работая на барже, моя мама наладила рыбную ловлю. Раздобыв крючки, она сделала перемет, который тащился за ее баржой. Результатом этого было дополнительное питание в виде ухи и вареной рыбы. Так вот мы и выживали.
В 44-м году я пошла в школу, уже девятилетним переростком.
В 44-ом году ввели раздельное обучение мальчиков и девочек.
Когда меня привели в школу, на мне было мальчиковое пальто, полученное по ордеру, а на стриженой голове матросская шапочка. Естественно, что меня приняли за мальчика, и дети закричали, что мальчиков в эту школу не берут. С перепугу я расплакалась и не захотела идти в класс. Долго меня уговаривала учительница Нина Васильевна.
И, наконец, самое радостное событие – день Победы 9 мая 45-го.
Боже, какое это было счастье. Об окончании войны объявили ночью, а утром мы уже бежали по солнечному городу, все улыбались, было много военных. Да, это было счастье!
