Вспоминает Аксан Ибрагимов, Башкортостан.

Родился в Ленинграде в 1937 году, родители приехали туда из деревни Верхнесаитово Кушнаренковского района Башкирии. Отец был председателем сельского совета, за что и пострадал. Дело в том, что дедушка был деревенским муллой. Началась коллективизация. По дворам стали забирать скотину, чтобы организовать колхоз. Оградили жердями участок возле реки Чермасан, и туда сгоняли отобранных животных, там же их регистрировали.

      Мой дядя (брат отца) тоже был муллой, пришел к моему отцу и пожаловался, что у него отбирают всех шестерых коров, а на дворе осень, чем детей кормить зимой? Отец и написал справку, что у такого-то одна больная корова. И тот сдал пять коров, и эту справку за подписью председателя сельсовета.

     Через какое-то время началась проверка, выяснилось, что справка фиктивная и отца отправили строить Беломорканал. Строил он его пару лет, за примерное поведение выпустили досрочно. Домой он не вернулся, получил водительские права и стал работать водителем. Когда ему дали комнату в бараке по улице Песочной (недалеко от Лесотехнической академии), он вызвал из Башкирии маму с моими сводными сестрами и братом – Халидой, Халимой и Аслямом. Мама вышла замуж за вдовца с тремя детьми. Она была на 18 лет его моложе. Пока ехала в поезде, все удивлялись, как у такой молодой девушки столько взрослых детей? «Наша мама нужду не видела, поэтому такая молодая», - ответила любопытным Халима. Сейчас их, конечно, уже нет. Халима вскоре вернулась обратно в деревню, ей не понравилось в Ленинграде, жила у тети. Аслям поступил в ремесленное училище, когда началась война их эвакуировали в Саратов, но эшелон, в котором ехали учащиеся разбомбили и брат там, видимо, погиб. У нас нет ни похоронки на него, ни других документов. Это был, наверное, 1942-й или 1943-й год, ему не было еще 18 лет.

      Мама во время войны работала на фабрике, ей там циркулярной пилой оторвало левую руку. На эвакуацию до нас никак очередь не доходила.

     Давали 125 грамм хлеба, если его не удалось получить, то на завтра получал только завтрашнюю порцию. Поэтому мы с мамой старались выстоять до победного. Очереди за хлебом были бесконечные.

      Как-то я сидел возле окна, вдруг прогремел взрыв. Все выскочили, оказалось, что в сараи попал снаряд. Соседи держали кур. Я подошел к воронке, а она усеяна куриными тушками.

       Во дворе нашего дома от воронки образовалось озеро, летом мы в нем даже купались. Я там чуть не утонул. В начале войны неподалеку выкопали ров, где все прятались. А папа с соседом вырыли еще один, из досок сколотили топчан, если бомбили ночью, то на нем мы спали. Около наших ворот стояла сирена, каждая семья дежурила по очереди. Как только раздавалась боевая тревога, дежурный крутил ручку сирены, и она начинала завывать, все разбегались по блиндажам. Мы с мамой тоже дежурили возле нее. Это соблюдалось очень строго.

     Потеряли отца. Он на трехтонке развозил снаряды, что случилось неизвестно, только ни его, ни машины не стало. Очень хорошо запомнил, как возле окна сидит Халида, читает какую-то бумажку, мама плачет, а я вокруг них бегаю. Думаю, это с работы прислали сообщение, что папа погиб. Мне было тогда пять лет.

      Наконец, в 1943 году в феврале и нам довелось ехать по Дороге жизни через Ладогу. Как сейчас помню, в машине сидит мама, держит меня на руках, рядом Халида. Мы едем в колоне, встречные машины едут – такой бесконечный поток, под которым лед ходуном ходит. Вдруг задний борт машины открывается, и мама со мной вываливается. Она сильно ударилась головой об лед и потеряла сознание. Нас затащили обратно.

      Потом помню, как нас посадили в товарный вагон, в котором стояла буржуйка. Так мы ехали до Куйбышева. Постоянно пропускали военные эшелоны, поэтому подолгу стояли на каждой станции. Там всех отправили в баню на пропарку. Дальше ехали в условно пассажирском вагоне – деревянные доски обшитые железом с печкой внутри. Так мы доехали до Уфы. Поезд остановился на правой Белой. Мама вручила мне огромный зеленый чайник, и я кубарем покатился с ним в сугробы. Неподалеку, возле мелькомбината жила мамина родная сестра, и мы сразу к ним отправились.

      Жили у них недолго. Как-то среди ночи распахнулась дверь, и какие-то люди нас вышвырнули на улицу. Оказывается, нам надо было зарегистрироваться в райисполкоме, а мама этого не сделала, поскольку мы же к родственникам приехали. По документам у тетки никто не жил и туда распределили эвакуированных рабочих с УМЗ. Им уже в шесть утра надо было на работу и ночью разбираться было некогда, что за люди тут живут.

      Мама пошла райисполком и нас подселили к другим хозяевам, потом к третьим, четвертым… Так мы «прошли» всю Нижегородку. В конце концов, в 1945 году на улице Чернышевского нам дали пятиметровую комнату, где мы и прожили до 1953 года. Потом обменяли ее на другую и стали жить на улице Песчаной. В Ленинграде жили на Песочной, а здесь на Песчаной.

     Потом я женился, вот так и живем.

      Трудно жили и во время блокады, и в эвакуации. В нашей семье не любили вспоминать те времена, и мы никогда на эти темы не разговаривали. О чем тут говорить? Так что я мало что слышал от мамы и сестер. Хозяин, у которого мы жили в Нижегородке, во дворе выращивал табак, а потом сушил на чердаке. Его сын постоянно посылал меня за этим табаком, учил делать самокрутки и заставлял курить. Бил, если я отказывался. Так в шесть лет я уже вовсю курил.

      В первый класс я пошел в восемь лет. В 25-ю школу. Потому что не чем было пойти – ни обуви, ни одежды. Не было ни книг, ни тетрадок, даже места для занятий в комнате, где мы жили, для меня не было. Никто к школе меня не готовил. Когда поменяли квартиру я перешел в 11-ю школу на улице Пушкина. А заканчивал 10-ю. После школы поступил в электромеханический техникум, но отчим заявил, что ему дармоед не нужен. Мне пришлось бросить техникум и искать работу. Устроился учеником электрика в оперный театр. Оттуда ушел в армию. Служил в Читинской области. Там выучился на электромеханика радиостанции и на шофера. Вернулся после армии обратно в театр, меня направили в дирекцию оформляться, а на моем месте работала молодая девушка. Она меня догнала в коридоре и попросила уступить ей это место: «Ты же мужчина, работу всегда найдешь. А я куда пойду?». Ну, я подумал, в самом деле, жалко девчонку, и ушел из театра. Устроился на завод. Потом начала сильно болеть голова. Молодым давали самую тяжелую работу. У нас был автоматный цех, где огромные станки заряжали металлом и стоял оглушительный грохот. Даже наушники не помогали. Доктор сказал: «Тебе, сынок, надо на природе работать». Друг дал адрес предприятия, которое занималось электрификацией сельского хозяйства в 60-х годах. Дали машину, бригаду и мы стали ездить по районам республики.