Вспоминает Евгения Белая, Дмитров

22 июня началась война, 3 июля мне исполнилось четыре года. Папу взяли на войну 10 июля. Боевое крещение отец получил под Нарвой. Было страшно. Он маме рассказывал потом, что чуть ли не три винтовки всего на десять человек давали. Сказали: «В бою добудете!» Шли на врага с пустыми руками!… Кто-то добыл, кто-то нет…

Потом их часть стояла между Петергофом и Ораниенбаумом, есть там такое местечко Мартышкино. Был сентябрь 1941 года, и он нас взял к себе. Тогда еще, видимо, Ленинград больше атаковали с каких-то других направлений, а там было тише. Я помню, что были и другие семьи, несколько человек мальчишек и девчонок – детей командирских. И мы, дурачки, бегали чуть ли не под обстрелом – искали осколки. Да еще чтобы они тепленькими были! И потом хвастались между собой – у кого больше, менялись… Помню, два раза нас с детьми застал обстрел, и мы в какой-то то ли дзот, то ли дот забежали – крытый такой – и там отстояли, а матери с ума сходили, потому что не знали, где мы.

[object Object],[object Object],[object Object]

Помню, как мама взяла меня и еще двух детей и повела гулять на побережье Финского залива, напротив Кронштадта. Когда мы туда пришли, начался обстрел. Уже вырыты были вдоль берега окопы, и вот мама меня под мышку схватила, а этих – за руки. Как мы через эти окопы бежали! Страх остался в памяти.

[object Object],[object Object],[object Object]

И еще один момент. Был сентябрь, и я помню, как цвели астры. Сколько их было там, где стояла часть! И был пруд, на котором плавали утки-селезни с зелеными шейками. И все были на улице – и мы, и папа и солдаты. И вдруг обстрел! Я помню, как он меня бросил на землю, а сам лег на меня. Прикрыл собой.

             Потом их часть стояла в Вырице, на юго-востоке, он иногда приезжал или кого-то присылал. И, наверное, мы выжили в ту страшную зиму еще и благодаря тому, что он делился с нами своим пайком. Иногда он маме присылал конину.

            Мамин брат, дядя Лева, тоже нам при любой возможности продукты передавал. Вообще если кто-то из ленинградцев с фронта ехал, их всех нагружали: «Зайди к моим, передай моим...». И все абсолютно честно передавали.

[object Object],[object Object],[object Object]

Дядя Лева служил в морской пехоте. Он участвовал в первых попытках взять левый берег знаменитого «Невского пятачка». В ночь с 18-го на 19 ноября. В черных шинелях по белому льду. Из 182 человек в живых осталось только восемь, в том числе и он – раненый. Невский пятачок существовал с 1941 года по 44-й.  И там, как немцы считают, погибло 500 тысяч наших солдат, наши говорят – 50 тысяч… До сих пор там земли нет. Только ржавый металл от снарядов и пуль. А воспоминания моего дяди хранятся во многих музеях Ленинграда. У него был дар литературный. В 70-е годы была издана такая книжка «Невский пятачок», где собраны воспоминания участников тех боев. Но там перепутали его имя и фамилию. Он был настолько опечален, обижен, что такая ошибка произошла…

            Он рассказывал, что в ночь перед боем один матрос, Коля из Одессы, все плакал: «Меня убьют в этом бою, я своих детей не увижу…» А он ему отвечает: «А я ведь даже не знаю, кто у меня родится – сын или дочь». Жена дяди Левы была в это время на восьмом месяце беременности. Коля-одессит действительно погиб в том бою. А дядя Лева своего сына увидел.

[object Object],[object Object],[object Object]

      Мальчик родился в самый страшный месяц блокады. У нас было письмо, написанное его мамой моей маме, которая ходила к ним в роддом, носила какие-то продукты. Ведь за январь-февраль 1942-го умерло больше всего людей за всю блокаду – почти 200 тысяч! В письме было «никогда не забуду, что ты сделала для нас, и мы хотим, чтобы ты и Коля (то есть мой папа) были крестными у нашего мальчика…» Но не пришлось – папа погиб.

      В каком бою он пропал без вести – трудно сказать. Но я помню, как приезжала к нам военврач его части, Леночка Соловьева – я ее запомнила на всю жизнь, еще когда мы были в Мартышкино. Она приехала где-то в апреле 1942 года, и мама меня отправила гулять… Они сидели долго, говорили… И потом, когда мама вышла ее проводить, она была вся заплаканная.

Когда нас эвакуировали в город Красноуфимск Свердловской области, я помню, мы спали с мамой вместе – не было другой возможности – я ночью просыпалась оттого, что плечи ее дрожали от рыданий… Она плакала каждую ночь. А я просыпалась и  лежала молча, чтобы не показать, что я знаю, что она плачет. Я понимала, что она плачет о папе…