Вспоминает Вера Ларкина, Троицк

В день, когда началась Великая Отечественная война, Вера Ивановна и ее мама праздновали дни рождения (они у них рядышком), дом был полон гостей. «Был яркий солнечный день, — вспоминает Вера Ивановна. — Мне подарили трехколесный велосипед и огромного медведя, который показывал язык. Этот язык я тут же отрезала, так как бабушка говорила, что нехорошо язык показывать». Праздник был прерван сообщением В.М. Молотова о начале войны.

Вера с родителями и бабушкой (дедушка умер за неделю до начала войны) жила в Павловске. Мама работала в НИИЗМе, папа после всеобщей мобилизации ушел на фронт.

«Впервые я увидела самолет со свастикой, когда бомбили Павловск, — рассказывает Вера Ивановна. — Бомбоубежища не было, и мы с бабушкой во время налетов немецкой авиации спускались в подъезд, где и пережидали тревогу. В августе стали говорить, что придется уезжать вглубь страны. Институт, в котором работала мама, готовили к эвакуации». Когда НИИЗМ переехал, семья перебралась в Ленинград. Это было в августе 1941 года. Там остановились в комнате маминого брата на канале Грибоедова, недалеко от Львиного мостика. Мама Веры Ивановны ходила на работу. Все ждали эвакуации…

Свои ощущения тех дней Вера Ивановна описывает так: «Казалось, стоит проснуться, и все кончится — не будет налетов, вернется папа, и мы пойдем в зоопарк…»

Но однажды мама пришла с работы очень расстроенная и сказала, что они никуда не едут: фашисты перерезали дорогу, связывавшую город со страной. Началась блокада. Резко сократился хлебный паек; прекратилась подача воды в дома. Маленькая Вера с бабушкой с бидончиком ходили за водой на канал. Когда начались перебои с электричеством, завели коптилку: в пузырек из-под микстуры наливали горючую жидкость и вставляли скрученную крепко тряпочку-фитилек. Этими освещали комнату. Отопления не было.

По воспоминаниям Веры Ивановны, во дворе их дома было бомбоубежище. До войны там хранили дрова для отопления жилых помещений. На этих оставшихся от мирных времен дровах и располагались жильцы — стелили 6айковое одеяло и спали, крепко прижавшись друг к другу. Город бомбили часто.

«Помню, — рассказывает Вера Ивановна, — очень близко от нас упала бомба. Она попала в большой дом на улице Декабристов и словно рассекла его. Все, кто были в бомбоубежище под домом, остались там навсегда. После этого мама сказала, что больше ни в какое бомбоубежище ходить не будем.

Мы собирали щепочки около этого дома, чтобы топить буржуйку – самодельную, сделанную из бочки печку. Дом производил на меня очень тягостное впечатление: боковая стена упала, и взору людей открылась «жизнь» на всех этажах. Вот висит на стене зеркало, висит криво, так как оно качнулось во время бомбежки. Вот стоит кровать – две ее ножки стоят на полу, а две висят в воздухе, и не понятно, на чем она держится…».

У мамы Веры Ивановны на канале Грибоедова жила подруга со студенческих лет, тетя Шура; у нее было двое сыновей. Муж ее тоже был на фронте. Пока женщины работали, за детьми присматривала бабушка Веры Ивановны. Днем они собирали щепочки, прятались в бомбоубежище, играли, помогали бабушке. Вечером с работы приходили мамы, и все вместе ужинали, чем Бог послал, а потом тетя Шура уходила с мальчиками к себе.

«Однажды мама приходит с работы сама не своя, обнимает мальчиков, плачет, плачет и приговаривает: «Если так случилось, будем вместе жить, как-нибудь проживем...» Поужинали, легли спать. Вдруг ночью зажигается свет – пришла тетя Шура. Я проснулась и вижу, что она обнимается с мамой и бабушкой, они вместе плачут и смеются одновременно. Так я в четыре года узнала, что существует радость со слезами на глазах», — вспоминает Вера Ивановна. Оказывается, днем во время бомбежки фашистский снаряд попал в цех, где работала тетя Шура. Были погибшие. Мама Веры Ивановны узнала об этом и дома рассказала бабушке. А случилось так, что минут за 10 до бомбежки начальник цеха зачем-то послал тетю Шуру в заводоуправление. Когда цех разбомбили, она помогала разбирать завалы и только поздно ночью вернулась домой.

Помнит Вера Ивановна и эвакуацию: «Зимой 1942 года из Ленинграда нас вывозили на грузовиках по льду Ладожского озера. Был сильный мороз — и огромная луна на небе. Грузовик был небольшой, по-современному — полуторка. В кабину посадили женщину с грудным ребенком. Мы с мамой сидели в кузове у кабинки, бабушка (у нее от голода распухли ноги, и она еле ходила) сидела сзади, закутанная в платки. Ехали долго. Где-то на полпути машину остановили, и нас повели в палатку пить чай и отогреваться. Бабушка очень замерзла, идти не могла, ее с машины снимали на руках. Нас торопили с отъездом, говорили, что скоро прилетят фашисты — перед нами недалеко от палатки разбомбили машину, такую же, как наша. Я была мала и не понимала, почему люди со страхом смотрят на темную, затянутую тонким льдом полынью, никакой разбитой машины я не увидела. Лишь позже мне объяснили, что она ушла под лед».

На другом берегу Ладожского озера, в Тихвине, людей привели в столовую. Там горел свет, и девушки в белых халатах раздавали еду. Суп показался голодной Вере необыкновенно вкусным — в нем плавали такие толстые-толстые макароны! Хлеб, что выдали к нему, она есть не стала, отложила «на потом». Все стали объяснять, что хлеб можно скушать сейчас, потом еще дадут, но это трудно было понять изголодавшемуся ребенку.

«Дорога в эвакуацию была очень тяжелая, длилась она 49 дней, — рассказывает Вера Ивановна. — Мы ехали в теплушке в Казахстан, к маминому брату. В вагоне стояла буржуйка. На остановках в чайник набирали снег, потом его растапливали — получался чай. Помню, что ели какие-то сухари. В дороге нас несколько раз бомбили...

В городе Петропавловске (Северо-Казахстанская область) нас встречал мамин брат. Люди были так истощены, что их одних, без встречающих, не выпускали из вагонов. Когда выкрикнули нашу фамилию, я рванулась к любимому дядюшке… А он меня не узнал – такая я была худая и страшная. Он нас привез в Акмолинск. В память врезалась картина: ночь, мы вошли в дом, а тетушка и ее двое детей смотрят на нас и плачут. Лишь много позже от двоюродной сестры я узнала, что они были в ужасе от тех «скелетиков», которые стояли перед ними. Казалось, что приехали «живые трупы».

В Акмолинске Вера Ивановна с мамой прожили до осени 1944 года, затем перебрались на Урал, где находился НИИЗМ, там девочка пошла в 1-й класс. А в 1945 году вместе с институтом они переехали в Подмосковье, на то место, где сейчас стоит Троицк. Вера Ивановна ходила в школу на фабрику (то здание уже снесли); потом окончила Московский авиационный институт и по распределению попала в город Серпухов, на большой завод.                                                                                                                                                                             

«Со временем я перебралась к маме, рассказывает Вера Ивановна. – Работаю в ИЗМИРАНе уже более 40 лет. Защитила докторскую диссертацию. Занимаюсь исследованием радиопомех в звуковом диапазоне частот. Мне крупно повезло: коллеги из Института физики Земли им. О.Ю. Шмидта попросили поискать эффекты от землетрясений в радиопомехах. Неожиданно я обнаружила эффект изменения амплитуды и спектра сигналов при пролете спутника над будущим эпицентром. Понадобилось более 15 лет, чтобы доказать достоверность обнаруженного эффекта и внедрить его в жизнь. Сейчас он признан во всем мире. Со временем этот эффект поможет предсказывать землетрясения».

Прошлое не отпускает Веру Ивановну. С Ленинградом связана вся жизнь – видимо, там осталась частица души.

«Во время блокады я спала с мамой, держась за ее палец – так было спокойнее, – продолжает Вера Ивановна. – Когда начинался обстрел, мама говорила, что это стреляют с Невы наши корабли, крейсер «Киров» бьет по немцам. Днем, когда не было налетов вражеской авиации и было еще тепло, мы ходили на Неву и смотрели на корабли, они для меня были живыми существами.

В 1964 году по служебным делам я попала в Кронштадт. Мы с коллегами стояли на пирсе и встречали корабль, на котором отлаживали аппаратуру. Наш корабль был новый и современный. Но пришвартоваться ему мешал какой-то старый и очень изношенный корабль, медленно и долго швартовавшийся. Это был знаменитый крейсер «Киров». У меня при виде него было желание встать на колени. Видимо, вид у меня был соответствующий – коллеги засыпали меня вопросами. Конечно, меня отвели на корабль, попросили выступить перед матросами и рассказать, что помню. Пожалуй, это было мое первое публичное выступление с рассказом о страшных днях блокады. Показали мне корабль и, конечно, те орудия, что защищали меня в далекие годы войны. Было ощущение, что я встретила старого доброго друга».

В.И. Ларкина награждена знаком «Жителю блокадного Ленинграда».