Вспоминает Людмила Федорова, Дмитровский район МО

Сегодня мне исполнилось 11 лет, но мама забыла про мой день рождения. Она ушла на работу, когда было еще совсем темно. В комнате очень холодно. Печка-буржуйка остывает моментально, вместе с последними угольками.

Уже второй месяц мы, дети и иждивенцы, получаем по 125 граммов хлеба на день. Их выдают по карточкам без денег.

Я накинула на пальто и шапку, байковое одеяло и взяла хлебные карточки. По натоптанной тропинке пошла по Пионерскому переулку к булочной. У магазина стояли люди и тихо переговаривались. Я поняла - что-то случилось в пекарне, и хлеб не привезли. Все волновались. Было очень холодно, страшно хотелось есть.

Незнакомая женщина ватнике спросила меня: «Девочка, ты что, замерзла?» Я кивнула. Она взяла мои руки и засунула к себе в карманы, а потом сказала, что будет брать хлеб на несколько дней и, если получится довесок, то отдаст его мне. От ее слов стало теплее. А тут и хлеб привезли. Все пошли в магазин. В нем было так же холодно, как и на улице. Окна закрыты темными шторами, у прилавка горела свеча.

Продавец надела передник прямо на пальто и начала отпускать хлеб. Женщина в ватнике стояла к продавщице ближе меня, и я боялась, что она забудет про свое обещание или вдруг не будет довеска. Когда она подошла к прилавку, я уже стояла возле нее и ждала. Женщина подала мне маленький довесок и шепнула, чтобы я утром пришла к пекарне.

Вечером я все рассказала маме и добавила, что теперь мы не умрем. Мама грустно улыбнулась. На другой день пошла к пекарне. В проходной стояла деревянная скамейка со спинкой. Усевшись на нее в уголочке, стала ждать. Мимо проходило много женщин, и все они были одеты в ватники. На меня никто не обращал внимания. Как зовут ту женщину, я не знала. Там, в булочной, не догадалась об этом спросить…

Вернулась домой поздно вечером. Своей бедой поделилась с мамой. Она мне сказала, чтобы я больше никуда не ходила, и отвернулась. На глазах у нее были слезы.

Мы жили в квартире, где когда-то очень давно размещалась булочная. У нас было витринное окно, а кухня, наоборот, - без окон и закрывалась толстой дубовой дверью.

Когда фашисты стали бомбить Ленинград, в подвале нашего дома устроили бомбоубежище. Но взрослые говорили, что от прямого попадания бомбы все равно не спрячешься: или засыплет, или зальет водой.

И вот, некоторые жильцы нашего подъезда стали приходить к нам на кухню. Закрывали тяжелую дверь, и нарастающий свист падающей бомбы был меньше слышен. На кухне было как-то уютнее, чем в подвале.

Со второго этажа приходила бабушка и приводила двух маленьких внуков. Они садились рядом на маленькую скамеечку и сидели тихо. Иногда они просили «хлебца». Бабушка доставала из чемоданчика иконку, дети по очереди ее целовали. А бабушка им говорила, что боженька обязательно пошлет им хлебца. Иногда кто-нибудь комментировал, далеко или близко упала бомба. Потом фашисты стали бомбить по ночам, через каждые 10 минут. Это было ужасно! Хотелось спать, и мы укладывались на кухне на пол.

Приближалась зима, холодная и голодная. На кухню мы не ходили. Там стало так холодно, что вода в ведре промерзала насквозь.

Шли дни. Я уже не ходила в булочную за хлебом. Хотелось спать. Заснула на буржуйке - сожгла рукав у пальто. Лежала в кровати в валенках, пальто и шапке. Ножки стали тоненькими, покрытыми какой-то чешуей, и в чулках, в каждой складке - вши.

Ко всему еще привязался голодный понос, уже вроде и есть не хотелось. Мама складывала мои кусочки хлеба мне под подушку и говорила: «Немножко поправишься и съешь.

Однажды я сползла с кровати, вышла в прихожую и посмотрела на себя в зеркало. Голова у меня была похожа почему-то на череп лошади. Я приоткрыла дверь в коридор и из кухни услышала разговор мамы с соседкой. Она сказала маме, что ее муж умер. Она хочет положить его на кухне. Еще февраль, да и март холодные. И она попользуется карточкой мужа на хлеб. И добавила, что «вот твоя Людмила умрет, и ты тоже положишь ее на кухне и попользуешься хлебной карточкой». Она говорила это про меня! Я сразу поняла.

Тихо прикрыла дверь, не заплакала. Мне не было страшно. Только стало тоскливо-тоскливо. Я подумала, а как она узнала, что я умру? Наверное, у ее мужа череп тоже был похож на череп лошади.

Медленно, в полузабытьи, шли дни. И только одна мысль, даже не мысль, а страх заставлял открывать глаза. А вдруг мама придет, что-нибудь принесет, а я буду спать?!

30 мая 1942 г. мы были эвакуированы из Ленинграда. Мама сохранила и передала мне удостоверение районной эвакокомиссии за № 79. Эти события не забудутся никогда.