Вспоминает Шакира Бикбулатова (Курманаева), г. Уфа, Башкортостан

Я родилась в Ленинграде 11 октября в 1935 году, самая младшая из 12 детей. Я поздний ребенок, маме было под сорок, папа на четвыре года старше.

Папа и мама приехали в Ленинград в 1928 году из Чишминского района (Башкирия) из-за коллективизации. Они были колхозниками. Деловые, старательные, работящие, построили дом, держали лошадей, делали кумыс и возили его продавать в Юматово. Конечно, все это давалось им не просто, они день и ночь работали. А тут еще коллективизация началась, и колхоз все у них отобрал, и им добрые люди посоветовали переселиться в Ленинград.

Ночлег на конюшне

Так папа с мамой и маленькой дочкой, моей сестрой, которая старше меня на 14 лет, уехали Ленинград. Они оба устроились рабочими на ленинградский завод "Молот". Они там стали передовыми рабочими. Мама даже собиралась учиться на крановщика, впоследствии и меня уговаривала освоить эту специальность. Нравилась ей эта профессия.

Как ударникам им дали квартиру на Кондратьевском проспекте Кировского района. Они очень радовались, ведь до этого они мыкались по съемным углам, снимали комнату в городе Пушкино, даже одно время жили на конюшне. А тут отдельная квартира! В деревянном доме барачного типа.

Мои самые яркие детские впечатления – как я держу за руки родителей и мы гуляем по улицам в центре города. Помню, они меня держали, а я прыгала…

Стратегический ситец

Маму, как передовика производства посылали на курорты, она меня с собой брала. Конечно, мы жили хорошо, но все это благодаря тому, что родители были очень трудолюбивыми. И чтобы что-то купить или поехать к родным в Башкирию, они целый год работали и копили. Как-то они поехали в Чишминский район, это было еще до моего рождения, где-то в 1930-е годы, и патруль, который делал обход в поезде, отобрал у них чемодан. Их возмутило, что мама везла много ситца. Она пыталась им объяснить, что везет материал своим деревенским родственникам, чтобы те белье пошили. Ведь там ничего не было. Но они все равно отобрали. Мама рассказывала, что она всю оставшуюся дорогу горько плакала, ведь в чемодане были и другие вещи в дорогу.

Окопы вместо песочниц

До войны ходили слухи о войне, я помню это страшное слово «Гитлер», которое постоянно произносили взрослые. По выходным у нас на кухне постоянно собирались папины друзья, я постоянно крутилась рядом и слышала их разговоры, что скоро, наверное, начнется война.

Задолго до нее в городе начали окопы рыть. Мы детьми скакали по этим окопам, играли там. Нам было весело.

Едва началась война, маме предложили эвакуироваться в Башкирию, поскольку у них был маленький ребенок, то есть я. Но папа очень верил в Сталина, он постоянно твердил: «Сталин сказал – никто не умрет, продуктов на всех хватит! Что будет, то будет, но мы будем все вместе». И родители остались дома, продолжали работать на заводе.

Эшелон, что дом родной

Когда началась война, старшей сестре Факие едва исполнилось 20 лет, к тому времени она уже работала проводницей на поезде «Ленинград – Рига». Она и так-то дома почти не бывала, а с началом войны, ее вообще полгода домой не пускали. Они возили эшелоны с военными. В Ригу солдат, обратно в Ленинград – раненых. Мы уже ее потеряли, она же сообщить ничего о себе не могла.

Впоследствии мы с трудом получили документы, подтверждающие, что она во время войны работала на железной дороге. И… потеряли их. Так бы она получила удостоверение за оборону Ленинграда. Вот фотография – корреспондент местного телевидения берет у нее интервью в прошлом году. Сестра ушла из жизни недавно, этой весной 9 мая.

Трамваи лежали на боку

Помню, я постоянно сидела на подоконнике и ждала родителей с работы. И все время боялась. Кушать было нечего. Их рабочие смены длились сутками. Кода на улице темнело, мне становилось страшно, и очень хотелось кушать. От голода уже ноги не ходили. Особенно жутко было во время бомбежек. Я ведь в квартире находилась одна. Поначалу мы еще с мамой бегали в бомбоубежище, а потом уже привыкли, да и сил не было.

Родители с завода шли домой пешком через весь город, транспорт не ходил, а трамваи валялись на боку. Бывало, они приходили под утро, иногда не приходили.

Помню, что над городом постоянно летали самолеты. Иногда они пролетали так низко, что мы видели лица пилотов, их глаза. Они смотрели на нас и сбрасывали листовки. Там было написано: «Сдавайтесь, вы все равно умрете!». Мы, дети, показывали им кулаки, так как понимали, что это из-за них мы так живем.

Отопления не было, соседи уехали, папа раздобыл железную печку, жгли мебель. Воды не было. За водой летом ходили на Неву, а зимой, когда уже сил не было, брали чайник, выходили во двор и набивали его снегом. А вокруг повсюду лежали мертвые… Воду кипятили. А еды совсем не было.

Тарелка клея на обед

Бригада собирала по городу мертвых два раза в неделю. На улицах и в домах. Как сейчас помню – стучали в дверь и кричали: «Умершие есть?!». Через некоторое время мама от голода не смогла ходить на работу, потом слег папа. У него начались проблемы с кишечником… Ой, не могу вспоминать, даже сейчас страшно становиться.

Как-то раз мама от отчаяния, что мы умираем от голода, в очередной раз обшарила все углы, шкафы и случайно наверху в кладовке обнаружила плитку столярного клея. Она его разводила теплой водой, наливала в тарелку и давала мне. И 125 грамм хлеба, который на хлеб-то не был похож. Его по три дня ждали в очередях, люди стояли голодные, страшные, многие там и умирали. Часто мама не могла получить наши пайки, однажды, когда, наконец, получила, у нее этот хлеб тут же выхватили из рук. Так она пришла домой ни с чем. Народ от голода просто одичал.

Мама рассказывала – с вечера на улице мертвец лежит целый, а к утру уже мягкие места отрезаны… А мы ели тот клей, пока он не закончился.

Как выжили? Всевышний помог, другого объяснения у меня нет. Когда разбомбили сахарный завод, мама ходила, собирала землю, потом ее кипятила и сладкую воду мы пили.

Папа числился в живых

Маме удалось раздобыть хлеба – на меня 125 грамм, на взрослых чуть больше. По такому случаю в тот вечер мы набрали снега, расплавили его в чайнике и втроем сели за стол. Стали есть кусочки хлеба с кипятком, а папа от своей порции отказался. Сказал маме, чтобы она его хлеб отдала мне. И добавил: «Береги Шакиру». Видно чувствовал, что уходит, у него начались необратимые процессы в кишечнике. Я съела его хлеб. В эту ночь папа умер. Было ему немного за 50.

Мама была начитанная мусульманка, его хотела завернуть в саван по мусульманскому обычаю, но сил не было. С трудом обернула тело мужа одеялом.

Сейчас расскажу то, что никогда не рассказывала. Мы решили никому не говорить, что папа умер, чтобы получать его хлеб. Так мы продержались три дня. Приходила бригада, стучала в дверь: «Мертвые есть?!». Мама отвечала, что все живы, и те уходили. Если бы узнали, что мы скрываем умершего и получаем за него хлеб, не знаю, что бы с нами сделали, расстреляли, наверное, по законам военного времени. Проверять? Нет, не проверяли, у них сил не было, такие же голодные люди ходили, как и мы, ноги еле волочили. Два-три дня так мы получали его хлеб. Может, это нам и помогло, поддержало. Но мама очень боялась, что кто-нибудь узнает. И через три дня мы сказали, что он умер, и его забрали. Всех свозили на Пискаревское кладбище и там складывали в большие ямы.

Дорога мертвых

Под конец я уже не вставала, ноги опухли. Лежала и думала только о хлебе. Так прошла наша первая военная зима. Очень была холодная, может, так казалось, потому что нечем было топить. Я все время лежала под одеялом.

Вдруг радость – сестра Факия вернулась из полугодовой командировки. Она рассказывала, что пока доехала, чего только не передумала. Не знала, застанет ли кого из нас в живых. На железной дороге хоть чем-то кормили, чтобы сотрудники на ногах держались. Но держались с трудом. И Факия пошла в райисполком за разрешением на эвакуацию на родину в Башкирию. Она потом рассказывала, что не помнит, как дошла до этого исполкома, а потом до дома. Ничего не соображала, ноги еле тащила. Транспорта нет никакого, расстояния большие, а в таком состоянии их преодолеть было просто немыслимо.

Мама с Факией сделали из крышки стола санки, собрали, что осталось более менее ценного из вещей, посадили меня сверху, так как я ходить не могла. И потащились на эвакуационный пункт. Далеко! Факия тащит санки со мной и вещами, мама на ней виснет, потому что на ногах еле держится. А я постоянно сваливалась с санок, потому сидеть тоже сил не было. Был март, кругом сугробы, из под них торчат руки, ноги, головы погибших от голода людей. И я в эти сугробы падаю. Сестра не выдержала, начала ругаться, мол, оставлю сейчас тебя здесь, если еще раз упадешь! А я не могу…

Это была сама страшная в моей жизни дорога. Думала никогда не дойдем до этого эвакуационного пункта. Но когда, наконец, добрели до него, нам сразу дали по кружке кипятка, печенье и шоколад. Никогда это не забуду! И хлеба! Целых две буханки. Факия хотела одну обменять на масло, но мама не позволила. Боялась, вдруг больше ничего не дадут? Говорила, а вдруг это на всю дорогу нам дали?

Я, ребенок, только поела – и сразу встала на ноги. Хоть и дистрофия была. А вот мама слегла с несварением, ей исполнилось 43 года, ее организм был сильно истощен. Ходить не могла, только лежала. Выглядели мы все ужасно – скелеты, обтянутые кожей. Дистрофия последней стадии. Мне на вид не больше пяти лет давали.

В таком состоянии погрузились на  товарняк. Через какое-то время маму хотели снять с поезда из-за болезни. Но я в нее вцепилась мертвой хваткой и так орала, что нас оставили в покое. Сестра потерялась. Как самой «ходячей» в вагоне ей поручили ходить за кипятком и обедом, нас худо-бедно, но кормили в пути. За едой и водой на станциях стояли огромные очереди, а о том, что поезд отправляется, тогда не объявляли, и Факия отстала от поезда.

Лежачая мама и я, восьмилетняя. Ехали  месяц. Растеряли все вещи, документы. Кстати, Факия в Чишминский район приехала раньше нас. Приехали, мама идти не может, из деревни за нами приехал односельчанин на повозке запряженной лошадью. Сестра встретить нас не могла, заболела.

Пальто на масло, ботинки на сметану

Если бы мы приехали в Уфу, нам бы дали квартиру. А так как мы приехали в бабушке с дедушкой, то нам уже ничего не дали. В деревне тоже голодуха страшная, жить негде. В маленьком домике родители ютились со снохой и детьми. Тут еще мама и Факия больные. Мою одежду – пальтишко и ботиночки, купленные еще до войны, поменяли на масло и сметану. Мне даже выйти на улицу было не в чем. Но зато мама и сестра поправились. Тут уж они начали вкалывать, как прежде. Мама за какую только работу не бралась. Пока жили в деревне, работала пожарным. Снимали угол, за это мама помогала хозяевам.