Вспоминает Инна Бауэр (Шмелькова), г. Бирск, Башкортостан

Я родилась в Ленинграде. Мать – в Калининской области, а где отец – неизвестно. У меня никаких документов не сохранилось, и я даже не знаю его день рождения. Когда мама была жива почему-то об этом даже речи не было. Не до того, что ли, было.

Отец был военным, в Ленинграде до войны прожил четыре года, мать – два. Мать была домохозяйкой, а во время войны, как многие, работала на Балтийском заводе. Мы жили на Кировских островах, недалеко от Черной речки.

В окопах даже горло не болело

Отец был младшим лейтенантом, обучал солдат во время Финской войны. Когда началась Великая Отечественная, пошел воевать добровольцем, хотя мог оформить бронь, как сделал его родной брат. Но он говорил: «Кто же будет нашу Родину защищать, если мы будем прятаться за спины женщин». Ушел на фронт. Был ранен. После госпиталя приехал домой попрощаться. По словам моей старшей сестры  (у нас разница пять лет), он взял меня на одну коленку, сестру на другую и так сидел, ждал маму с работы. Не дождался. Ему надо было ехать.

Писал с фронта: «Стоим недалеко от Петрозаводска…», остальное зачеркнуто цензурой. «Враг силен, но мы победим его». В 1941 году, когда такая жуть творилась, он верил. Я горжусь своим отцом. В сентябре 1941 года он погиб. Ему было 33. Похоронку нам прислали, где было написано, что он умер от тяжелых ранений 14 сентября, похоронен в городе Мед. Где такой город непонятно, всю жизнь его ищу, найти не могу. Даже писала в Географическое общество, мне ответили, что такого города не существует. Мама в свое время тоже делала запрос, и нам пришло сообщение, что отец погиб 21 сентября 1941 года. Я писала в архив, мне прислали интересную бумажку. Там сказано, что Шмельков Василий Николаевич, 1908 года рождения, какая часть неизвестно, похоронен в городе Медгорске на Ленинградском фронте.

В 2003 году мы с дочерью поехали в Санкт-Петербург, там внучка поступила в архитектурный институт, зашла в Приморский военкомат. Мне показали запись в Книге Памяти, где написано, что мой отец умер от тяжелых ран 28 сентября 1941 года в Карелии под Петрозаводском. В итоге я в церкви заказываю панихиду 14, 21 и 28 сентября. Надеюсь, может, все-таки удастся найти место, где папа похоронен.

Мама рассказывала, что у него до войны постоянно болело горло, часто простужался. А в письмах с фронта писал: «…сидим в окопах по пояс в воде – и горло не болит». Еще писал: «Сима, не беспокойся, если что со мной случится, государство тебе поможет, мы ведь тоже без отцов росли». Письмо уж совсем ветхое стало, но я его берегу, ведь это папа писал, держал этот листочек в своих руках, это его почерк.

Когда началась война, мне не было еще и двух лет, и о блокаде я знаю только со слов мамы. Папа ушел на фронт, мы во время войны остались в Ленинграде с мамой, бабушкой (маминой свекровью) и старшей сестрой Женей. Мама работала на заводе, а с нами сидела бабушка. Маме постоянно предлагали эвакуировать детей, но она ни в какую не соглашалась отдать нас. Сама она с нами уехать не могла, потому что бабушка тяжело заболела дизентерией, начался понос, а потом она слегла и так и не поправилась.

Эвакуировались мы 8 апреля, когда нам пришло требование об эвакуации. Ехали мы, видимо, одними из последних, по словам мамы, лед Ладожского озера уже был сплошь покрыт водой, и машины шли прямо по ней. Наша машина была вторая, третья машина на ее глазах ушла под лед. «Я тогда вас еще сильнее к себе прижала, накрыла сверху одеялом и решила – погибнем, так погибнем, будь что будет», – вспоминала мама. Недавно видела фильм, где один в один показана такая же ситуация, о которой нам мама рассказывала. Она так и не смогла забыть, как утонула машина с людьми…

Часовня с мертвецами

В кино показывают, как эвакуированных встречали, кормили-поили. Мама рассказывала по-другому. Никто их не встречал, кому удалось проехать по Ладожскому озеру, ночевали в заброшенной часовне, расположенной на побережье. Часовня была забита людьми. Там лежали вповалку живые, мертвые, умирающие. Мама рассказывала, что такого ужаса она больше никогда не испытывала. Затем от часовни до железной дороги надо было идти пешком два километра, а я во время блокады перестала ходить. Хотя мне тогда было 2,5 года. До войны меня папа называл пудишником, такая я была пухленькая. Крестная, которая работала на кондитерской фабрике, меня баловала сладостями. А тут от голода не просто похудела, но и ходить перестала. И маме пришлось половину вещей бросить, иначе она бы меня не дотащила. Там по пути к железной дороге все поле было усеяно брошенными узлами, да чемоданами. Люди сами шли с трудом, им уже было не до вещей… Мама оставила только дорогих сердцу три платья и туфельки. Из одного мы с сестрой много позже сшили себе кофточки, крепдешиновые, черные. Очень красивые.

Два километра, два офицера

Два километра она шла долго и тяжело. Рассказывала, пройдет сто метров вначале с вещами, потом возвращается за нами. И так туда-сюда, пока совершенно не выбилась из сил. Села на узлы, обняла нас и плачет. Поняла, что не осилит она с детьми эти километры. Откуда ни возьмись, появились два военных, не знаю, солдаты или офицеры. Ни слова не говоря, подхватили детей, вещички и понесли. Дорогой немного останавливались, отдыхали. А когда дошли, выяснилось, что ни в один вагон попасть невозможно – они были битком набиты людьми. Мама потом всегда говорила, что это Бог ей помог. Если бы не военные, она бы никогда не смогла сесть в этот поезд, а они умудрились как-то людей растолкать и усадили нас. Так мало того – через некоторое время мама смотрит, эти военные обратно бегут. Оказывается, когда они шли назад через поле, увидели ее котомку, которую случайно оставили, когда привал делали. Побежали возвращать… А ведь там вся дорога, все поле были завалены вещами, которые люди не могли уже тащить дальше.

Ехали до Калининской области в этом поезде целый месяц. Этот же путь сегодня поезда преодолевают за 12 часов. А мы ехали как-то в объезд. Как выжили, не знаю. Мама говорила – только благодаря тому, что наш отец был военным и мы получали паек.

Во время блокады выжили благодаря маминому бойкому характеру и ее предусмотрительности. До войны начала сушить сухари, копить крупу, еще масло пальмовое топила впрок. Ночами у дверей магазинов сидела, чтобы продукты добыть. Отец ее все ругал, что она кусочки собирает. А она ему: «Ничего, пригодятся». Перед самой войной из деревни Федорково Калининской области бабушка приехала. Не захотела одна оставаться. Она пуд (16 кг) гречки привезла, это подспорье нам было в блокаду.

Мама всю оставшуюся жизнь переживала, что ей пришлось больную свекровь в блокадном Ленинграде оставить. У нее было выбора: либо детей отдать в эвакуацию, ей уже пригрозили нас насильно забрать, либо эвакуироваться вместе с нами, но оставить бабушку. Хотя, конечно, у нее там еще один сын был, рядом жил (он был строителем, у него была бронь), но почему-то она жила у нас. Часто думаю, как бы я поступила на месте мамы: детей увозила или отдала бы их и осталась с больной свекровью в Ленинграде…

Сны в руку

В начале войны ей приснился сон: большое здание, стоит много народу, идет женщина вся в черном, похожа на Божью Матерь, к кому ни подходит, все падают, подошла ко мне, а я не упала. Она на меня посмотрела и дальше пошла. Рассказала сон свекрови, та и говорит: «Сима, попомни меня – жива останешься!». Мама не поверила, вокруг жуть творилась – голод, бомбежки, пожары… Но свекровь все твердила: «А вот посмотришь!» И свой сон рассказала: заходит в дом, а там старичок на коленях молится – Николай Угодник. Она встала рядом и тоже начала молиться. А он на нее платок черный накинул. Свекровь начала плакать и просить, чтобы снял платок, но Николай Угодник встал и ушел. «Вот, Сима, посмотришь, я помру, а ты нет!» – так и вышло. Мама до 81 года дожила и умерла в 1996-м.

Твой дом, Симка, Бог бережет!

Рядом с домом было бомбоубежище, где все прятались. А мы не ходили. Бабушка наша лежала на койке, а мы с сестрой укрывались под бабушкиной койкой – Женя бегом, а я ползком, причитая: «Ой, апять-апять-апять!». Несмотря на малолетство я уже понимала, что происходит и что нужно прятаться. Однажды в это бомбоубежище угодил снаряд. Мама рассказывала, что там месиво было, трое суток на машинах вывозили раненых и останки погибших. Так соседи стали в нашем доме прятаться от бомб, молва по округе разнеслась, что женщина здесь шибко молится, и дом потому до сих пор целый. Говорили, мол, твой дом, Симка, Бог спасает. В наш даже осколки не попадали. Во всяком случае – когда мы там жили.

А внука Богородица спасла

И потом, когда в Бирске жили, постоянно в храм ходила. Сына моего в армию благословляла, все сокрушалась, что не крещеный. Уговаривала, а он ни в какую.

Служил он на БАМе, начальника какого-то возил. Как-то раз приехал, дорога была тяжелая, поставил машину в гараж и так устал, что мотор заглушить не успел, так в кабине за рулем и уснул. Чувствую, говорит, что сплю и во сне умираю, а кто-то меня с силой толкает. Проснулся, собрался с силами, вывалился из кабины, кое-как дополз до ворот гаража и открыл их. Приехал из командировки домой в Бирск, а когда бабушке рассказал эту историю, она ему пояснила, что по ее молитвам его Богородица разбудила и спасла. После этого он крестился.

За немцем в Башкирию

После войны мама так была напугана блокадой, что возвращаться в Ленинград не захотела. Хотя ей обещали вернуть жилье, вещи, которые после смерти бабушки местные власти забрали на хранение в ломбард. Такое было правило. Мы остались жить в деревне Федорково Калининской области. Я поступила в торговый техникум в Тульской области. После учебы можно было по направлению в Ленинградскую область отправиться. Но тогда это был самый бедный регион в стране. Мне захотелось романтики, и я выбрала Сибирь – Томскую область. Там познакомилась со своим будущим мужем Иваном Бауэром, который забрал меня к своим родителям в Башкирию.

В Бирске оказались по работе мужа. Он окончил два техникума – лесозаготовки и деревопереработки. Умнейший был человек. Как-то в подмосковном санатории он познакомился с завотделом кадров Министерства лесного хозяйства, тот стал уговаривать Ивана перейти на работу к нему: «Нам нужны такие грамотные специалисты». И был очень удивлен, что у Ивана не оказалось высшего образования.

Дочь окончила авиационный институт и уехала в Смоленскую область, где всю жизнь отработала на заводе, оттуда и ушла на пенсию. Сын работает в Бирском пединституте.