Вспоминает Анатолий Бабёнов, Юбилейный

Я родился 10 мая 1934 года. Тогда мы проживали в доме 67 по проспекту Максима Горького (на углу Татарского переулка, почти против старого входа в зоопарк) в очень маленькой, однокомнатной, но отдельной квартире, что тогда было большой редкостью. Квартира без ванной комнаты располагалась на 7 этаже в полумансардном помещении, отчего комната выглядела очень странной. Высота потолка в комнате до её середины - около трех метров, а далее снижалась ниже 2-х метров. Семья состояла из четырех человек: бабушки, отца, матери и меня. В 1936 году родился мой младший брат.

Моя мать, Григорьева Мария Ивановна, родилась в 1911 году в Петербурге. Почти всю свою жизнь посвятила медицине. Отец, Бабёнов Ефим Александрович, родился в 1909 году в многодетной крестьянской семье в Новгородской области. Большую часть жизни был связан с военной и гражданской авиацией. Отец с молодых лет хотел стать лётчиком. В конце 20-х годов он поступил в лётную школу, но был отчислен в связи с недостаточно хорошим зрением (дальтонизм) и переведён в школу авиатехников. Несколько лет проходил службу в авиационной части в Белоруссии. Мать до моего рождения работала медицинской сестрой, а в год моего рождения поступила в педиатрический мединститут. Бабушка вела домашнее хозяйство и много времени и сил уделяла воспитанию детей. Благодаря её усилиям я и мой брат могли довольно хорошо читать уже лет в 5 и читали с большим удовольствием книги далеко не для своего возраста. Так лет в 7 я прочитал от корки до корки Детскую военную энциклопедию для старшеклассников и до сих пор помню её содержание.

В послевоенный период я отслеживал и по возможности покупал всю выходящую литературу по истории блокады Ленинграда. Сейчас мною собрано более десятка книг по этой теме. Я записываю на видеомагнитофон все телепередачи по истории блокады и периодически их просматриваю. Но в то же время не люблю смотреть художественные фильмы о блокаде. Мне кажется, что в них слишком многое не похоже на реальную жизнь того периода. Правда и в документальной литературе и видеоматериалах приходится встречать тоже много противоречий и дезинформации. Например, информация о количестве продовольствия, уничтоженного на Бадаевских складах в результате первого налёта немецкой авиации в самом начале сентября 1941 года. Ранее встречались данные о сгоревшем продовольствии, которого хватило бы на 3 года, другие авторы указывают, что его запас на складах был всего только на несколько дней. После налёта мы наблюдали этот пожар с балкона соседа. Оттуда открывался вид на Петропавловскую крепость и Неву. Над левым берегом Невы всё небо было закрыто стеной густого чёрного дыма. Или другой пример. Лет 10     назад по телевидению показали совместный телефильм «журналистов» Германии и России, из которого можно было узнать (якобы на основе чьих-то воспоминаний), что по городу бродили людоеды и поедали друг друга. Правда, потом по тому же каналу, видимо в ответ на многочисленные протесты, было сделано опровержение, в котором говорилось со ссылкой на архивы НКВД, что за всю блокаду были зафиксированы лишь единичные случаи людоедства.

В своих воспоминаниях я хочу рассказать о том, что я действительно пережил и помню сам, а не переписывать факты из литературы. Литературу я использовал только для уточнения некоторых фактов и дат. Иногда можно слышать мнение, что мы - дети-блокадники – вряд действительно можем помнить те годы. Но мне к началу блокады шёл уже восьмой год, и я за несколько дней до начала блокады пошёл учиться в школу. Я сохранил в своей памяти не только годы войны, но и 2-3 предвоенных года, может быть, более отрывочно.
….
В начале лета 1941 года мать была направлена на практику в город Мончегорск на Кольском полуострове. 22 июня 1941 года в Ленинграде было тихое, тёплое и безоблачное утро, и отец со мной и братом отправились смотреть на стадионе имени Ленина (ныне Петровский) футбольный матч между командами Динамо (Ленинград) и Трактор (Сталинград). У ворот стадиона мы узнали о начале войны. Матч отменили.

Отец в первые же дни войны был призван в армию и направлен авиатехником в часть морской авиации Балтийского флота. Часть была вооружена гидросамолётами и располагалась на западной оконечности Васильевского острова, в бухте, где после войны был построен пассажирский морской порт. Моторы самолётов требовали частой переборки, для чего их приходилось снимать и отвозить в ремонтный цех, который располагался в церкви на Съездовской линии недалеко от моста Строителей. Хотя отец проходил службу совсем близко от дома, за весь период службы в этой части в 1941/1942 году он смог появиться дома всего несколько раз и на несколько часов. Таким образом, фактически в начале войны мы оказались втроём: я, брат и бабушка.

Война стремительно приближалась к городу. Шли разговоры о готовящейся принудительной эвакуации всех детей вглубь страны. Бабушка не хотела отпускать нас, и мы втроём уехали к родственникам в посёлок Вырица под Ленинградом. Но туда война пришла даже раньше, чем в город. Первый авианалёт на посёлок был совершён уже в средине августа. Пострадала железнодорожная станция и составы на ней. После этого мы вернулись в Ленинград. В это же время в город смогла вернуться и мать. Какую-то из станций она успела проехать всего за день до её захвата немцами. Принудительная эвакуация всех детей осуществлена не была. В августе было предложено всех детей, оставшихся в городе и достигших школьного возраста, направить на учёбу в школы. Так 1 сентября 1941 года, за неделю до начала блокады, я был зачислен в 1 класс 90-й средней школы, располагавшейся в доме 35/37 на Зверинской улице. Эта школа, по официальной информации, вошла в число 39 школ Ленинграда (из почти 400), которые работали без перерыва всю блокаду. В городе в блокаду работали также три вуза, все медицинского профиля. Мать до начала войны училась на последнем курсе педиатрического института, и в годы блокады ей приходилось иногда посещать там занятия. Несмотря на то, что диплом вручили только в 1946 году, она всю войну проработала врачом: и педиатром, и участковым терапевтом, и в госпитале.

В работе нашей школы перерывы в несколько месяцев во время блокады всё же были (по крайней мере, у младших классов). Почему родители определили меня именно в эту школу, не знаю. У нас была и более близкая к дому неполная средняя школа в Татарском переулке прямо рядом с домом. Но в конце осени 1941 года после попадания в неё артиллерийского снаряда, разрушившего входной вестибюль и котельную, занятия до конца войны были прекращены и младшие классы разошлись на 2 года по домам.

В начале своей учёбы я не отличался ни успеваемостью, ни поведением. Выслушивать претензии в мой адрес в основном приходилось моей бабушке. У нас в классе преобладали девочки. Нескольким из них нравилось меня дразнить, и дело могло доходить иногда до драки с ними. Хотя виноватым всегда оказывался я...

Первые «боевые» потери наш класс понёс уже в сентябре или октябре. Во время бомбёжки погибла девочка Нина, которая сидела со мной за одной партой и жила в соседнем доме. Я часто провожал её после уроков до дома. С ней я никогда не дрался и был в хороших отношениях. Говорили, что её вместе с матерью засыпало в бомбоубежище. По моим наблюдениям, погибших в этом убежище откопали только в конце войны. После этого случая наша семья перестала ходить в бомбоубежище во время налётов. Мы только спускались на второй этаж и пережидали налёты в коридоре одной из квартир на каком-то сундучке. Во время одного из налётов у нас сгорела квартира на шестом этаже. Зажигательная бомба попала в пустой простенок рядом с комнатой, который не имел входа. Чтобы погасить пожар, пожарным пришлось проломить стену, были выбиты окна. Квартира была непригодна для проживания, и нам временно разрешили занять пустую комнату в той квартире на втором этаже, где мы укрывались от налётов. Её хозяева уехали в эвакуацию.

Незабываемым зрелищем этого периода был пожар «американских гор», размещавшихся между парком Госнардома и зоопарком. Этот аттракцион состоял из нескольких узких и длинных железобетонных мостов на высоте многоэтажного дома. Остальная его часть представляла собой деревянный каркас с покрытием, придававшим ему вид скал. По этим узким и длинным мостам, тоннелям, крутым спускам и подъёмам со страшным грохотом и криками носились вагончики с пассажирами. Отец был страстным фотолюбителем с середины 30-х годов и до самой смерти. У меня сохранилось несколько фотоснимков этого интересного сооружения. Внутри аттракциона имелось значительное пространство, которое использовалось в начале войны как хранилище топлива. Немцы совершили несколько налётов на это топливохранилище, но с первого раза его уничтожить не удалось. В первых налётах пострадал смежный с парком Госнардома зоопарк: был убит слон. Но, в конце концов, немцам это топливохранилище удалось поджечь зажигательными бомбами. Когда налёт кончился, и мы вышли на улицу, стена огня уходила высоко в небо, а до нас (это примерно за 500 метров), как мне казалось, доходило тепло от пожара.

В ту же осень пострадало и наше новое жильё. В одну из вечерних бомбардировок почти перед окнами нашей квартиры посредине Татарского переулка упала небольшая фугасная бомба. Вся наша семья и соседи предусмотрительно находились в коридоре. Взрывом выбило все стёкла в окнах. С потолка и стен на нас осыпались большие куски штукатурки. Но свет, к счастью, не погас, что в значительной степени способствовало тому, что было не так страшно. Хорошо, что ещё не наступили морозы. В последующие дни пришли рабочие и наглухо заколотили во всей квартире окна фанерой и одеялами.

Наступил самый тяжелый период блокады – зима 1941/1942 года. Нормы выдачи продовольствия сокращались каждый месяц. С 20 ноября ежедневная норма хлеба составила 250 грамм для рабочих и 125 грамм для служащих, детей и иждивенцев, причем хлеб был очень низкого качества с добавкой целлюлозы и других, мало пригодных для пищи добавок. В небольшом количестве выдавались также и другие продукты. Согласно числу талонов в карточках в этот период предполагалось выдавать на месяц в зависимости от категории граждан: мясопродуктов 1500-400 грамм, крупы или муки 1500-600 грамм, жиров 600-200 грамм, сахара 1500-800 грамм. Но эти нормы реализовывались примерно на 50%, и то в виде заменителей. Вместо мяса выдавалась рыба в пропорции 1:1, студень из кишок в пропорции 3:1, яичный порошок в пропорции 0,17:1 и другие продукты. В качестве жиров фигурировало растительное масло, но чаще комбижир и лярд. Что это было такое на вкус, я уже не помню, но звучное слово «лярд» врезалось в память на всю жизнь. Некоторую поддержку нам оказал один знакомый художник, который уезжая в эвакуацию в августе 1941 года, оставил нашей семье литра два или три олифы, на которой мы приготовляли омлет из яичного порошка.

Все продукты выдавались только в закрепленных магазинах. Хлеб мы получали на 2 дня в булочной в соседнем доме, а за остальными продуктами раза 3 в месяц приходилось ходить пешком почти за 2 остановки на Рыбацкую улицу. Обычно за продуктами мы ходили втроём: бабушка и я с братом. Очередная выдача продуктов определялась постановлением городских властей и объявлялась по городской радиотрансляционной сети в определённые дни и часы. Передач по радиотрансляционной сети было немного. Большую часть времени передавался стук метронома. Медленное тикание означало, что нет ни авианалёта, ни артобстрела. В противном случае стук метронома переходил на быстрый.

В городе встал весь общественный транспорт. Перестал работать водопровод. Для снабжения водой заводов и некоторых учреждений была создана система аварийного водоснабжения, но в жилые дома вода не подавалась. В печати сообщалось, что на одном из хлебозаводов, когда прекратилась подача воды, чтобы не сорвать выпечку хлеба, работницы носили воду вёдрами с Невы. Прекратила работу и система канализации. За водой наша семья ходила на Неву с бидончиками и санками. Это заставляло нас проходить почти ежедневно около километра (в обе стороны). Воду доставали из специально подготавливаемых прорубей. Хорошо, что в Ленинграде много рек и каналов. Некоторое время недалеко от нашего дома в результате разрыва артиллерийского снаряда действовал небольшой фонтанчик из повреждённой трубы, из которого мы могли брать воду.

В конце концов в жилых домах отключили и электроэнергию. Для нашей семьи это оказалось особенно тяжелым ударом, так как окна в квартире были наглухо заколочены. Для освещения мы круглые сутки использовали коптилки. В баночку с керосином или маслом опускался фитилёк. Свету они давали мало, намного меньше, чем обычная свеча. Чтобы не сталкиваться лбами в тёмном коридоре или на улице, мы носили на груди светлячки - фосфорирующие бляшки диаметром сантиметров 10. Если их подержать на дневном свету, то они могли несколько суток светиться, хотя и не ярко. Но в полной темноте они были хорошо заметны.

На Петроградской стороне до войны практически не было центрального отопления. Только в некоторых новостройках использовались небольшие котельные на один дом. В нашем доме дореволюционной постройки было печное отопление. Из-за острого дефицита дров использование печей было исключено. Поэтому у всех были буржуйки — маленькие печки из листового железа с длинной трубой через всю комнату. Труба выводилась в окно или в печной дымоход. Большая длина трубы требовалась для высокой теплоотдачи. На буржуйках готовили еду и кипятили воду. Иногда для приготовления пищи, а не только чая, использовался и самовар.

Небольшой запас дров остался у нашей семьи с довоенной поры и хранился в подвале, где каждая семья имела свой запираемый бокс. Кроме того, мать от работы привлекалась к разборке деревянных домов, которые были пожароопасными. За участие в этих работах она получала довольно большую охапку напиленных и наколотых дров, которые мы все вместе доставляли на санках домой. Буржуйки быстро нагревали воздух в комнате, но он так же быстро и остывал. Были случаи, когда в комнате под утро вода покрывалась корочкой льда. Спали в тёплой одежде и под несколькими одеялами. Почти за полгода мы ни разу не были в бане. Правда, когда весной включили воду, один раз мы всё-таки смогли помыться в ванной одной из квартир нашего дома. По договорённости объединились с несколькими семьями, сообща собрали необходимое количество дров и нагрели одну колонку на весь дом. Каждая семья могла занимать ванну строго определённое время и использовать оговорённое число тазиков нагретой воды.

Занятия в школе почти половину времени проходили в бомбоубежище. Зимой 1941/1942 года немцы совершали ежедневно авианалёты и артобстрелы по нескольку раз в сутки, как днем, так и ночью. Конечно, эффективность занятий в бомбоубежище была крайне низкой. Каждому классу отводилось несколько длинных скамеек, которые были распределены между классами школы. В таких условиях учитель мог только что-то рассказывать. В бомбоубежище стоял полумрак. Хотя электроэнергию зимой 1941/1942 года в школе не отключали, но из за жесткого лимита использовались маломощные лампочки. Да и в классах условия были немного лучше. Школа отапливалась от небольшой котельной во дворе. С утра в классах было так холодно, что мы не снимали верхнюю одежду. Писали в тетрадях из низкосортной бумаги, в которую были запрессованы мелкие щепки. Мне нравилось выковыривать их острым «86-м» пером. За это мне снижали оценки. В ноябре начальные классы нашей школы распустили до весны на «зимние каникулы».

Осенью 1941 года в нашей квартире жильцы проживали во всех четырех комнатах. К лету 1942 года в живых осталась только наша семья. Первой скончалась одинокая девушка лет двадцати, высокая, худенькая и болезненная. После одной из декадных выдач продовольствия она съела за один день всю десятидневную норму, а до следующей выдачи не дожила. Вторым был сосед, представительный мужчина, работавший начальником продовольственного склада. В первые месяцы войны он потерял на фронте ступню. После того, как на складе была выявлена недостача, он повесился. Последней ушла из жизни престарелая семейная пара. Ушла как-то незаметно и, как мне казалось, в один день.

Специальные комиссии регулярно ходили по квартирам и проверяли наличие живых людей. Это было вызвано не только заботой о людях, но и выявлением фактов использования продовольственных карточек покойных после их смерти родственниками или соседями. Сам факт смерти часто скрывался как можно дольше. В эти комиссии включался участковый врач. Моя мать работала в годы блокады участковым врачом, поэтому ей приходилось регулярно участвовать в таких обходах. Как она говорила, подобных фактов выявлялось много.
Сколько мирных жителей умерло от голода, погибло при обстрелах и авианалётах, публикуемая до настоящего времени информация не дает однозначных ответов. Мне несколько раз приходилось быть на Пискаревском мемориальном кладбище. В разные посещения по числу захороненных там ленинградцев экскурсоводами назывались совершенно разные и постепенно возрастающие цифры. Экскурсоводы говорили, что в связи с тем, что зимой 1941/1942 года стояли длительные тридцатиградусные морозы, и земля промерзла на большую глубину, приходилось взрывать промерзший грунт и в образовавшиеся рвы-воронки сбрасывать привозимые на грузовиках трупы навалом, без гробов, иногда без учёта и оформления. В последние лет 20 стала публиковаться информация о крематории, переоборудованном из кирпичного завода на территории Московского парка Победы. Сейчас там установлен довольно скромный обелиск. Как ни странно, точной информации о числе сожжённых там трупов нет. В некоторых источниках предполагалось, что это число может составлять более 100 тысяч. Возможно, такая неопределённость связана с тем, что информация о наших потерях, даже среди мирного населения, была засекречена. В годы войны и некоторое время после неё она сильно преуменьшалась. В послевоенные годы данные о погибших в Великой Отечественной войне, включая и во время блокады Ленинграда, всё время пересматривались в сторону увеличения.

Несмотря на жестокие морозы, родители отправляли почти ежедневно меня и брата гулять напротив дома в парк им. Ленина. Несколько раз мы видели там лежащие на снегу и завёрнутые в простыни или одеяла трупы. По-видимому, родственники или соседи, не имея возможности отвезти трупы на кладбище, просто выволакивали их в ближайший сквер. Думаю, что такой порядок захоронения мог быть даже организован городскими властями. Приезжал грузовик, и промёрзшие трупы забрасывали в открытый кузов.

Я думаю, что если просуммировать все данные, то число погибших в кольце блокады мирных жителей должно быть не меньше одного миллиона человек. По официальной статистике среди погибших мирных жителей за всю блокаду от голода умерло 90%, а от артобстрелов и авианалётов 10%, хотя видеть смерть от снарядов и бомб было намного страшнее.

На всю жизнь мне врезалась в память картина, когда в кузове грузовика вывозили убитых после попадания бомбы в один из близлежащих домов на Съезжинской улице. В таких случаях к пострадавшему дому прибывали скорые, пожарные и бригада МПВО. Последние осуществляли поиск выживших, раненых и убитых под развалинами дома и в бомбоубежищах. Немцы применяли фугасные бомбы, которые могли прошить многоэтажный дом от чердака до подвала. Бомба взрывалась с некоторой задержкой, после чего происходило обрушение всех расположенных выше этажей здания, и образовывался завал до уровня второго-третьего этажей. После проведения спасательных работ мимо нашего дома прямо под нашими окнами второго этажа проехал грузовик, в открытом кузове лежали тела погибших, а между ними труп ребёнка в ярко-красном костюмчике.

Насколько я помню своих родителей в этот период, несмотря на катастрофическое положение города и страны, у них всегда была уверенность и в победе, и в том, что вся наша семья переживёт войну. Даже строились какие-то планы на послевоенный период. По моим воспоминаниям, значительным фактором, усилившим нашу веру в победу, стал показ документального фильма «Разгром немцев под Москвой». Мы вчетвером, кажется, 3 вечера подряд (если не больше) ходили на этот фильм в кинотеатр «Экран» на Большом проспекте. Из-за артобстрелов и воздушных тревог нам удалось досмотреть этот фильм только с третьей попытки.

Другим событием, поднявшим моральный дух горожан, был пуск трамвая в апреле 1942 года. Почему-то никакие другие события, как например, подача воды и электроэнергии в жилые дома, не вызвали такой радости и энтузиазма.

Газета «Ленинградская правда» поместила на первой странице стихи поэтессы Веры Инбер по этому поводу: 

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт. 
Трамвай идёт к заставе, 
Трамвай идёт на фронт. 

Фанера вместо стёкол, 
Но это ничего. 
И граждане потоком 
Вливаются в него...

Наша семья всю войну получала «Ленинградскую правду». Я и брат вырезали из неё различные заметки, фотографии и наклеивали их в альбомы для рисования, в том числе и это стихотворение. Эти альбомы и по сей день хранятся у брата в Ленинграде (язык как-то не поворачивается сказать — в Петербурге). К какому-то утреннику в классе (скорее всего, к 1 мая 1942 года) нам поручили каждому прочитать какое-либо стихотворение на военную тему. Я выучил и прочитал это стихотворение. Выучил так хорошо, что оно врезалось в мою память на всю жизнь.

Начали действовать всего 5 маршрутов трамвая. Два из них пересекали Петроградскую сторону. Это были 12 и 3 маршрут. 12 маршрут вначале ходил от Барочной петли, по Введенской улице, через Дворцовый мост на Невский проспект и Большую Охту. 3 маршрут шёл от Новой деревни по Кировскому проспекту, Садовой улице, Международному проспекту до Электросилы. От Электросилы начиналась прифронтовая зона, в которую въезд был разрешён только по пропускам, но в ней работало много крупных заводов, в том числе и Кировский. Для рабочих этих заводов были организованы «подкидыши». В блокадном Ленинграде трамвай действительно не доходил всего несколько километров до линии фронта. А на этом участке фронта всю блокаду шли бои местного значения. Летом 1942 года бабушка со мной и братом совершили «путешествия» по всему 12-му и 3-му маршрутам. Тогда 12 маршрут был продлён уже до Кировских островов.

В начале 1942 года положение с продовольствием в городе стало улучшаться. В основном это было следствием открытия «дороги жизни» — ледовой трассы по льду Ладожского озера. Зима 1941/1942 года была исключительно суровой. Это позволило в течение 5 месяцев (с 20 ноября по 20 апреля) переправить в осаждённый город значительное количество грузов, уложить по дну озера трубопровод и кабель электроснабжения. Такого длительного ледостава на озере в истории больше не известно. Вот уж природа (или Бог) помогала нам в 1941 году (как помогла и в 1812). Летом снабжение города продолжалось по воде на судах и баржах. Переправа по льду и воде Ладожского озера была крайне опасной. В нескольких телефильмах показаны документальные кадры, когда немецкая авиация потопила судно с малолетними детьми, направленными в эвакуацию, а на воде остались плавать только детские шапочки. Один из моих соучеников вместе с матерью пропали без вести при эвакуации по дороге жизни весной 1942 года. Его бабушке, оставшейся в городе и работавшей врачом вместе с моей матерью, так и не удалось установить, как и где они погибли. На многочисленные запросы она получила только ответ, что в списках, прибывших на восточный берег озера, их фамилии не найдены.

Возможность создания Дороги жизни была обусловлена тем, что финские войска в первые же дни войны очень быстро захватили территорию до границы, которая существовала до войны 1939/1940 годов, и после этого заняли выжидательную позицию. Фронт здесь проходил от Сестрорецка по реке Сестре и далее на северо-запад до Ладожского озера. Таким образом, вдоль северного правого берега реки Невы от Ленинграда до Ладоги в наших руках оставалась полоса земли шириной около 50 километров и выход к озеру. Немцы же заняли правый берег Невы от самой границы города до Ладоги, за исключением небольшого пятачка, сыгравшего в дальнейшем важную роль при прорыве блокады. Финны за всё время блокады не предприняли сколь-либо существенных попыток перерезать этот выход Ленинграда к Ладоге. Немцы несколько раз пытались форсировать Неву и перерезать дорогу из Ленинграда к Ладоге, но понеся большие потери, решить эту задачу так и не смогли.
В марте или апреле 1942 года благодаря героическим усилиям нашей классной руководительницы наш 1-й класс был собран для дальнейших занятий. К моему великому сожалению и стыду, я забыл даже её имя. Ей пришлось обойти всех своих учеников по квартирам, благо её ученики проживали очень компактно, в основном в пределах одного квартала от школы. На первом родительском собрании она сообщила, что за зиму 1941/1942 года от голода в нашем классе умерло около 10 человек из 35. Из-за этой информации у неё были большие неприятности, даже вызов в НКВД. Данные о потерях, даже среди детей, во время войны скрывались и искажались. Родители предупредили меня, что на эту тему я не должен нигде и ни с кем разговаривать, так как такие разговоры приравнивались к распространению панических настроений и разглашению военной тайны.
Летом 1942 года занятия в школе снова были прерваны. В южный торец здания ночью попал крупный артиллерийский снаряд.  Пробоина перекрывала несколько оконных проёмов третьего и четвёртого этажей. Обычные пробоины от снарядов были значительно меньше. Восстановительные работы продолжались несколько недель, на время которых занятия были прекращены. Всё восстановление состояло в том, что внутри здания поставили кирпичные стенки, отгородившие разрушенную его часть. Но полное восстановление школы было осуществлено ещё даже до окончания войны.

В начале лета 1942 года часть, где служил отец, расформировали по причине того, что на вооружении она имела устаревшую технику. Гидроавиация, которую развивали до войны, не нашла в ходе войны особого применения. Отец был направлен командиром пехотной роты в Сестрорецк на фронт с белофиннами.

Весь фронт на внутреннем кольце блокады представлял по характеру боевых действий три совершенно разных участка. Вдоль Невы почти от самого города и до Ладожского озера все годы блокады велись постоянные, яростные, кровопролитные бои с огромными потерями. С обеих сторон с весны 1942 года и до 1944 года предпринимались многократные попытки форсировать многоводную, глубокую Неву. Попытки прорыва блокады предпринимались с весны 1942 года. Танки проваливались под лёд. На льду оставались трупы солдат. Знакомые моих родителей, проживавшие в Володарском районе, где Нева входит в город, рассказывали, что на Неве в период ледохода действовали специальные посты. В их задачу входило снятие трупов с проходящих льдин. Подавляющее число воинов, погибших на внутреннем кольце фронта, отдали свою жизнь именно на этом участке.

Совсем другая обстановка сложилась на южных окраинах Ленинграда от Финского залива и до Невы. Здесь немцам в результате неожиданного и стремительного прорыва удалось выйти к самой границе города. Точнее следует сказать к границе многоэтажной застройки города, так как занятые немцами города и посёлки Стрельна, Урицк и другие еще до войны были включены в состав Ленинграда и связаны с ним трамвайным сообщением. В этом районе велось малоэтажное строительство для рабочих Кировского и других крупных заводов. Показанный в одном из художественных кинофильмов случай, когда вагоновожатый направил свой вагон на вставших на путях немцев, реально имел место в жизни. Как рассказывается в одной из книг по истории ленинградского трамвая, это случилось потому, что в суматохе не была подана команда на отключение электроснабжения занятых немцами районов. В результате некоторое время электроэнергия подавалась из Ленинграда в занятые немцами города и посёлки, включая трамвайную сеть.

Немцы были остановлены в этом направлении в буквальном смысле у стен города. До конца блокады ни одна из сторон не имела ни сил, ни возможностей изменить на этом участке сколько-либо существенно линию фронта. Велись ежедневные перестрелки из стрелкового оружия и полевой артиллерии. На этом направлении служил брат моего отца. Весь парадокс состоит в том, что пребывая ежедневно под огнём противника, погиб он летом 1942 года не на фронте, а почти в самом центре города в районе Площади Труда при артиллерийском обстреле во время своей командировки в какой-то штаб. Родным сообщили о его смерти, но место его захоронения так и осталось для них неизвестным. Они смогли только выяснить, что трупы погибших при артобстреле были вывезены в тот день, в основном, в крематорий на территории нынешнего Московского парка Победы. 
Огромные машиностроительные заводы, такие как Кировский, Ижорский, работали в непосредственной близости от передовой. Особенно близко к линии фронта находился Ижорский завод, на котором всю войну ремонтировались танки. В последние годы в ряде изданий появилась информация о том, что для того, чтобы не дать вести обстрел завода прямой наводкой из полевых орудий, на нём для прикрытия держали пленных немцев.

И совсем другая обстановка была на фронте от Сестрорецка до Ладожского озера, куда был направлен отец. Часть отца находилась в районе посёлка Белоостров. По воспоминаниям отца, обстановка здесь напоминала больше государственную границу, чем линию фронта. Войска посменно выходили на передовую в окопы вдоль реки Сестры, а между сменами отдыхали в казармах в посёлке Песочный. Отец был расквартирован в частном дачном домике рядом с казармой. Никаких перестрелок на этом участке фронта не велось.

Вскоре мать нашла возможность навещать отца в посёлке Песочном. Въезд в посёлок осуществлялся по пропускам. В нём с началом войны осталось почти всё местное население. В местной поликлинике возник острый дефицит врачей. Одни были призваны в армию, другие направлены для работы в госпитали или уехали в эвакуацию. Для работы с местным населением привлекались врачи из города. Среди них была и мать. На этом основании она могла получать командировки в Песочный несколько раз в год по 3-5 дней каждая. Иногда она брала с собой меня и брата. После ежедневных бомбардировок и артобстрелов эти поездки были для нас сказочными путешествиями в мирную жизнь. За всю войну в посёлке не разорвался ни один снаряд, ни одна бомба. Имея свои приусадебные участки, население, может быть, и не всегда ело досыта, но и не голодало. Значительную часть собранного урожая необходимо было сдавать государству. Оставшуюся часть нельзя было продавать или вывозить. Но всё равно люди не чувствовали себя голодными, как мы. От хозяйки дома на наш стол перепадали прямо с огорода и картошка, и огурцы, и свёкла. В доме жили двое детей: мальчик и девочка — наши ровесники. Мы подружились. С дочкой хозяйки у меня возникли даже некоторые взаимные симпатии. Целые дни мы все бегали и играли по двухэтажному дому и приусадебному участку. Иногда по вечерам отец вместе со мной, братом и детьми хозяйки выводил нас на небольшую возвышенность недалеко от дома. Хотя в посёлке действовал комендантский час и нельзя было выйти даже за калитку, с отцом нас везде пропускали. Мы смотрели, как над линией фронта с обеих сторон непрерывно запускались осветительные ракеты.

Поездки к отцу были для нас яркими, праздничными и запоминающимися событиями. От Ленинграда до станции Песочная ежедневно ходил пригородный поезд. Станция Песочная была конечной остановкой. Следующая станция (примерно через 5 километров) была Белоостров, где проходила уже линия фронта. Вначале поезда отправлялись с Финляндского вокзала. Но вокзал находился в зоне обстрела немецкой артиллерии. Часто время отправления совпадало с очередным артобстрелом. В таких случаях пассажиров высаживали и направляли в бомбоубежище, а отправление поезда задерживалось. Позже поезда стали отправляться со станции Ланская, которая была вне досягаемости немецкой артиллерии, а с территории Финляндии Ленинград не обстреливался. Запомнилась такая деталь. В Песочной не было возможности переводить паровоз в другой конец состава, поэтому часть пути обратно состав шёл задним ходом. Меня с братом это сильно удивляло, и мы обсуждали, как машинист может вести состав, находясь в его хвосте. После войны я побывал в этих местах только в 70-е годы. Один мой товарищ по учёбе в Академии получил там квартиру. Весь посёлок перепланирован и застроен многоэтажными домами. Я очень хотел, но даже примерно не смог определить место, где находился дом, в котором мы бывали в годы блокады.

Осенью 1942 года мой первый школьный период закончился. Родители решили забрать меня из школы и отправить в детский сад. Учёба в школе до осени 1943 года для детей младшего школьного возраста не была обязательной, а старшеклассники, если они не учились, привлекались к трудовой повинности. Меня направили в детский сад на Зверинской улице недалеко от Большого проспекта. В этот садик с весны 1942 года уже ходил мой младший брат. Решение родителей было связано с тем, что и мать, и бабушка работали в поликлинике на углу Пушкарской и Введенской улиц. Рабочий день у них часто заканчивался поздно вечером. Они забирали нас до окончания работы к себе в поликлинику. Чтобы не оставлять нас одних и по одному, было удобно, что мы с братом всегда были вместе. Другой, и, может быть, более важной причиной было то, что на сданные продовольственные карточки в детсадах кормили значительно лучше, чем это было бы дома. Мать говорила, что норма отпуска некоторых продуктов для детсадов была выше раза в полтора, чем это предусматривалось продовольственными карточками, а продукты отпускались более высокого качества. Иногда нам давали даже приторно-сладкое восстановленное американское молоко. В старшей группе детсада я был не единственным переростком. Значительную часть группы составляли дети 9 и даже 10 лет.

В январе 1943 года была прорвана блокада Ленинграда. Встречным ударом со стороны Невы и «большой земли» была освобождена узкая полоска заболоченной местности шириной в 12 километров вдоль берега Ладожского озера. В рекордные сроки через неё были построены две железнодорожные ветки. Первая проходила по относительно твёрдой земле, но в некоторых местах немцы могли обстреливать поезда прямой наводкой. Поезда могли ходить только в темное время суток. Вторая ветка была построена ближе к озеру по сильно заболоченной, но не просматриваемой немцами местности. Пути постоянно деформировались, проседали и смещались. В невероятно короткие сроки, немногим более двух недель, через Неву были построены два разводных деревянных моста, которые несколько раз разрушались при налётах немецкой авиации. Пока восстанавливался один мост, поезда шли по другому мосту. Несмотря на всё это, как сообщалось в газетах, начал курсировать даже пассажирский поезд Ленинград-Москва. В 70-е -80-е годы я был на экскурсиях в Шлиссельбурге (Петрокрепости), где проходили все эти собы    тия. Постоянного моста в верховьях Невы тогда еще не было, хотя его обещали построить уже в течение полувека, а через Неву люди переправлялись на пароме. Есть ли там мост сейчас, я не знаю.

В 1943 году снабжение города продовольствием улучшилось, хотя нормы выдачи оставались значительно ниже, чем по остальной стране. Часто выдавали, как нам казалось, довольно вкусные американские мясные консервы, но родители опасались их брать, так как ходили слухи, что они изготовлены из мяса крыс. Позже мы узнали, что это было близко к истине. Консервы изготавливались из мяса нутрии - зверька из семейства грызунов и близкого родственника крыс. Их разводят из-за меха, а в годы войны в США их мясо шло на изготовление консервов для армии и союзников.

В 1943 году авианалёты стали редкими, что было связано с созданием вокруг города мощной системы ПВО. Последний налёт был 17 октября. Зато усилились артобстрелы. Немцы установили под Ленинградом новые дальнобойные орудия с большей дальностью стрельбы. Если раньше после начала каждого артобстрела наша артиллерия открывала по батареям противника ответный<