Вспоминает Валентина Николаиди, Химки

Когда началась война, мне не было и четырех лет. Наша семья – мама, папа, я, моя старшая сестра, и еще с нами жила мамина сестра. Отец ушел на фронт, сначала он был защитником города, потом воевал на Ленинградском фронте.

Самое страшное началось, когда сгорели Бадаевские продовольственные склады. Еды не было, питались все, чем только можно. Один эпизод у меня остался в памяти на всю жизнь – моя тетя, ей было 18 лет, пришла домой с двумя пакетами сухой горчицы. Мама долго выпаривала эту горчицу, чтобы убрать горечь, и вот это варево мы ели как кашу. При одном воспоминании у меня стоит в горле вкус горчицы, поэтому я ее никогда не использую как приправу и даже в магазине обхожу стороной баночки с таким названием.

Мы жили в Выборгском районе, на окраине города, и от нашего дома был недалеко сосновый лес. Пока мама с тетей еще двигались, они ходили туда за хворостом, которым мы топили печь. Когда хворост прогорал, мама настилала на нее ватные одеяла и туда сажала нас с сестрой. Мы там сидели целый день, пока не остынет. Голод был ни с чем несравнимый, это можно понять только тому, кто пережил такое испытание. Каждое утро я проверяла все карманы в одежде в поисках еды – хотелось печенья, конфет… Мама до войны работала на кондитерской фабрике имени Крупской. Перед праздниками она приносила с работы огромные пакеты с подарками, и я надеялась, что что-то с тех пор осталось… Но я ничего не находила.

Нас не покидала надежда на то, что нам дадут выехать из города. Когда открылась Дорога жизни, стали составляться списки на эвакуацию. Мы записались и ждали своей очереди. Прожили в Ленинграде всю зиму 1941-1942 гг., страшную и холодную. Выехать смогли только в марте. Когда мы стояли на берегу и ждали машину, которая нас повезет по Ладожскому озеру, отъезжала другая машина с людьми. Там было один-два свободных места. Но нас было больше, и мама решила, что мы поедем все вместе. Был обстрел, и в эту машину, крытую брезентом, попал снаряд. На наших глазах она медленно пошла под лед. Страх у нас был неописуемый. Мама перекрестила нас, и мы сели в подъехавшую машину. Даже не сами сели, а мужчины нас посадили туда.

На другом берегу нас привезли на железнодорожную ветку и загрузили в товарные вагоны. Мы тронулись в путь в Воронежскую область, где жила наша бабушка. Там еще не было тогда немцев. Ехали с надеждой, что все плохое для нас закончилось. Путь был очень долгим, больше месяца, ехали ночью, а днем был обстрел, мы лежали, как мыши, спрятавшись на стеллажах. Много людей умерло в пути от болезней, из-за дистрофии.

Мы приехали в Воронежскую область, в деревню, а через некоторое время немцы подошли к Воронежу. Два или три раза город переходил из рук в руки. Была слышна канонада, потому что деревня находилась недалеко от Воронежа. У бабушки было свое хозяйство, куры, овцы, и нас кормили буквально с ложечки. Нам же нельзя было все есть, а хотелось страшно! Не представляю, как мы тогда пришли в себя. Мама долго болела, но все-таки справилась. Мы выжили.