Вспоминает Юлия Вьюнкова, Люберцы

В годы блокады Ленинграда я была маленькой девочкой. Мы жили с мамой и братом, отец работал на военном заводе, делал орудия, возил их нашим солдатам на фронт. Когда началась война, нас из заводского барака переселили в квартиру, пустующую после отъезда хозяев из города, а папа остался жить при заводе. Рабочие жили на заводе, на казарменном положении.

Голод я помню очень ярко. Нас с братом кормили 2 раза в день, но помалу: все остальное время, если мы были дома, а не в бомбоубежище, мы смотрели на стрелку часов и ждали команды: «Садимся есть!». Еда была незатейливая: что-то вроде супчика из травы: крапива, лебеда, очень немного крупы и около 100 граммов хлеба. Как бы ни хотелось нам есть, мы добавки не просили: знали, что еды в городе на всех не хватает, значит, надо терпеть и ждать.

Я росла боевой девчонкой. Даже пыталась командовать мальчишками, которые были старше меня. Еще я запомнила, как мы с братом и другими старшими ребятами дежурили во время бомбежки на крыше. Ребята спасали дом от зажигательных бомб, а мне разрешалось только высовывать голову с чердака, но не бегать по крыше. Я смотрела, где начинают сыпаться искры, и подавала команды ребятам. Как-то раз во время такого дежурства мне от немцев и досталось! Прилетел снаряд, взорвался, мне осколками осыпало руку. Слава богу, прямо поблизости от нашего двора был военный госпиталь, и врачи меня спасли. Правда, сказали, что пальцы у меня работать не будут, и лучше бы вообще их отнять. А я в сознании была, кричу: «Не дам руку портить, ее уже и так враги испортили!». Пожалел меня военный хирург, взялся лечить без ампутации. Получилось, хотя я и была истощена. Вот только пальцы с тех пор и в самом деле почти не гнутся...

В самый жуткий голод папа продолжал работать. Иногда на заводе за ударный труд давали премию — едой. Так что нашей семье довелось и конину пробовать, когда на премию пошла убитая при обстреле заводская ломовая лошадь, и когда отцу давали немного конского мяса после поездки на фронт — пушки бойцам отвозить. И «хряпу» мы ели - верхние покровные листья с капустного кочана. Капуста в городе давно вышла вся, а «хряпу» засолили и заквасили на корм животным. Теперь, в голод, она и людям сгодилась, и кто знает, может, «хряпа» эта нам жизнь и спасла!

Мне было что-то около шести с половиной лет, когда я в первый раз по- настоящему влюбилась. Знаете, как дети влюбляются? Без оглядки, чисто и искренне! Естественно — в бравого военного. Это был молодой офицер, лейтенант-артиллерист, зенитчик с «нашей» батареи. Я говорю - «нашей», потому что зенитка эта стояла прямо на крыше дома в нашем дворе.

У лейтенанта, правда, была жена. Но я по наивности считала, что пока я вырасту, с ней в наши неспокойные времена точно что-нибудь случится. Или она просто поймет со временем, что я — самая лучшая, и просто отпустит своего лейтенанта. И тогда мы поженимся!.. Но случилось не с ней, а с ним. Разбомбили враги батарею, и погибла моя первая любовь. Это было страшнее смерти.

Помню: раздался сигнал воздушной тревоги, а сразу за ним — оглушительный взрыв такой силы, что в доме вылетели стекла, несмотря на то, что были переклеены бумагой. Все выскочили в подъезд, чтобы бежать в убежище. Но дружинники никого не выпускали. По улице летали осколки и пули. Оказалось, что немецкий пикировщик сбросил бомбу прямо на батарею. Дом, на крыше которого стояла пушка, был полностью разрушен, бомбоубежище засыпало. Сразу же после налета все взрослое население соседних домов принялось разбирать завалы в поисках выживших. И больше не было на свете «моего» лейтенанта!

Мы с братом прочли в приключенческой книге, что путешественники в море, застигнутые голодом вдали от берегов, могли некоторое время продержаться, сварив и съев кожаные пояса и голенища от сапог. У нас оставался один старый кожаный ремень, и мы решили его сварить. Кипятили-кипятили часа три, наверное, много воды зазря извели. А старая, хорошо выделанная кожа, не знаю, бычья что ли, так и осталась невероятно жесткой. Так что ни кусочка не отжуешь! Вот была обида, так обида! Я даже на время перестала читать литературу о путешественниках. Зачем, если они все время врут!

Дети не умеют долго грустить. И все-таки тяжелые картины стоят перед глазами. Вышла я на улицу, а на ней, прямо на тротуаре, рядом лежат умирающие и мертвые люди. И некому помочь, потому что все мы — такие же, или уже умираем, или будем умирать завтра. Это так страшно!

Потом нашей семье предложили эвакуироваться. Мы собрали семейный совет: ехать или нет? С одной стороны, вырваться из блокады было бы неплохо. А с другой — доедем ли? Все же, получая рабочий паек, мои родители очень сильно отощали, и ребятишки тоже опухли от голода. Можно ведь так обессилеть в пути, что и умрешь, не доедешь... К тому же ехать пришлось бы без папы: он оставался на заводе.

Блокаду к этому времени уже прорвали. Зимой возили народ по льду - по Дороге Жизни, летом переправляли людей через Ладогу на паромах и баржах. На семейном совете выслушали каждого — даже детей. И я сказала так: «Папа, мы голодали вместе и умирать будем вместе!». Наверное, мои слова совпали с мнением моих родителей, мы не стали уезжать.

А наши соседи, друзья нашей семьи, решились. И представьте себе, в их паромчик при бомбежке попал немецкий фугас. Все утонули в ладожских волнах, никто не остался в живых. После этого случая семья стала считать меня живым талисманом, кем-то вроде своего «ангела-хранителя», ведь получилось, что, отговорив уезжать, я спасла своих родных!

P.S. После войны Юлия Николаевна закончила школу, затем педагогический институт имени Герцена по специальности «Педагогика и психология» и аспирантуру. Работала в Москве, в НИИ Теории и истории педагогики, прошла путь от младшего научного сотрудника до доцента. Одновременно преподавала в институте и в школе.

Вышла замуж за офицера, полковника Сергея Вьюнкова, вырастила двоих сыновей, Дмитрия и Александра. Сейчас Юлия Николаевна - вдова, занимается общественной работой. Она является председателем Люберецкой районной организации жителей блокадного Ленинграда и инициатором создания этой книги.