Вспоминает Петр Антошин, Малаховка

Я родился 12 июля 1928 года. Мне было чуть больше десяти, когда началась Финская война. Пусть поблизости от родного дома еще не рвались вражеские снаряды, каждому ленинградскому мальчишке было известно: граница с бур­жуазной Финляндией, готовой во внешней политике поддерживать немецких фашистов, проходит всего в трех десятках километров от родного Невского...

Война была рядом. В тяжелых боях на линии Маннергейма советские бойцы отстаивали право города Ленина         на дальнейшую мирную и спокойную жизнь. Как в песне:

"Если завтра - война, если завтра в поход, Если черная сила нагрянет, Как один человек весь советский народ За свободную Родину встанет, Если завтра война, Если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов!"

После Финской Ленинграду — и всей стране — было отпущено всего два с половиной мирных года. 22 июня напали немцы. Началась новая война, но все мои ровесники были уверены: врага скоро выбросят из пределов Родины, победа не за горами.

Немного озадачил лишь тот факт, что в первые часы жестокой агрессии к народу Советского Союза обратился не Сталин, а Молотов.

Мой отец был мобилизован на фронт. Вслед за ним и старший брат ушел воевать - добровольцем. В сентябре сорок первого в семью принесли первую похоронку: брат погиб. Почти дома, на Ленинградском фронте...

Теперь нас, сыновей, осталось в семье двое. Как-то раз с младшим бра­тишкой мы шли по Невскому. Была «золотая осень», впереди, в дымке за Невой, лежал Васильевский остров. И вдруг началась бомбежка. Черные крылья немецких самолетов, черные кресты, огонь, грохот, дым... И среди этого ужаса мы, дети, увидели красную сигнальную ракету, взлетевшую от­куда-то со двора в сторону Дворцового моста. Оказывается, здесь, в самом центре русского города, второй столицы России, кто-то помогает врагу!

Потом в ту сторону, откуда полетела ракета, побежали милиционеры и воен­ный патруль. Наверное, диверсанта схватили. Иначе просто и быть не могло!

После первой бомбежки народ толпами ходил смотреть на разбитый дом. Как будто ножом срезало фасадную стену. Получилось что-то вроде театраль­ной декорации: всю внутренность дома видно. Мебель в комнатах, пальто на вешалке. Только людей нет! А вскоре уже никто не удивлялся разрушенным и сгоревшим домам.

В начале бомбежек бойцы МПВО и дружинники обходили квартиры и требовали спуститься в бомбоубежище, устроенное в подвале дома. Мы с бра­том спустились туда со своей крестной лишь однажды. В подвале сумрачный свет, крики маленьких детей. Запомнился монотонный, пронзительный плач. Не детский — рыдала взрослая тетенька. Наверное, у нее кого-то убило, и с ней сделалась истерика.

Мы решили дальше в бомбоубежище не ходить. Помрем под обстрелом - так хоть в родном доме и все вместе! В сентябре 1941 года я ходил в шестой класс 209 школы. Вскоре в ней был организован госпиталь, а учеников перевели в 211 школу. Занимались в под­вале. День ото дня класс редел, а однажды я пришел на занятия совсем один.

Вот тогда-то мне и стало по-настоящему страшно. Я что — последний живой в нашем классе? Я вспоминаю новогоднюю елку во Дворце пионеров имени Жданова. Все было по-правилам: и песни, и стихи, и даже подарки! Каждый участник по­лучил по мандаринке и печенью.

С продовольствием в городе становилось все хуже. В декабре 1941 года по карточкам выдали дуранду. Это остатки семян, из которых выдавили расти­тельное масло, серый, тяжелый жмых. В мирное время им в деревнях под­кармливают скотину, чтобы лучше доились козы и коровы. Но я был так голоден, что дуранда казалась слаще всякой еды на свете! А вот попытка сва­рить, как соседи, студень из столярного клея не удалась. Горек клей на вкус, просто есть невозможно, а еще от него, говорят, бывают колики в животе. Просто нестерпимо, страшнее голода!

Два месяца в самые жуткие морозы старался сберечь силы, лежал в кро­вати под одеялами в нетопленой комнате — и боялся уже никогда не встать.

В школу вновь пошел только в марте, когда стало теплее.В классе было всего несколько человек, программа сокращенная, но год не пропал... Потом, когда меня увезли в эвакуацию в Тулу, я успешно закон­чил седьмой класс, вопреки поговорке «голодное брюхо к учению глухо».

Однажды в апреле 1942 года я решил прогулять уроки и пошел по Не­вскому. Вдруг недалеко впереди разорвался снаряд. С набережной в воду сбросило народ, а голодные, обессиленные люди — какие они пловцы, да еще и в холодной воде?Мне повезло: я в воду не попал. В тот раз обошлось, но все понимали, что, если опять появится фашистский самолет и сбросит всех в Неву, то ему ничего не стоит потопить людей, как котят.

В июле 1942 года умерла от голода крестная - Мария Тимофеевна. Позже я понял, что женщина пожертвовала ради меня жизнью: подкармливала нас с братом, отдавая часть своего пайка.

После войны закончил школу, потом институт. Трудился в Москве в авиа­ционной и тяжелой промышленности. Разрабатывал ядерные реакторы ис­кусственных спутников Земли, реактивные двигатели на основе электричества. Несколько таких спутников было запущено.

Затем работал за­ведующим лабораторией и преподавателем физики в институте физкультуры в Малаховке. Я трудился до 82 лет. Награжден Почетным знаком "Ударник пятилетки", "Ветеран атомной энергетики", "Жителю блокадного Ленинграда", "Фронто­вик", медалью Жукова. Женился, вырастил двух прекрасных дочерей. Сейчас на пенсии. Проживаю в поселке Малаховка.