Вспоминает Валентина Кочетова, Балашиха

Я житель блокадного Ленинграда, мне было 14 лет,  когда началась война. В семье у нас было трое детей, папа и мама.  Папу сразу взяли на фронт. Уехать нам было некуда,  и мы остались в осажденном городе. В самом начале войны жили три месяца в бомбоубежище, дом был новый, мы переехали в него в 1940 году. Очень быстро нам дали карточки на продукты. Начались бомбежки, сначала - забрасывали  зажигалками кассетными, все вокруг горело, так как мы жили на Московском шоссе, на шестом этаже (нам было хорошо видно), а недалеко проходила железная дорога с Варшавского вокзала, за ней был испытательный аэродром, он был весь усеян кострами от бомб. В убежище мы с братом прожили три месяца и поднялись домой.

В бомбоубежище было душно и вот начались обстрелы. Мы смотрели в бинокль: как немцы выстрелят, значит, снаряд будет у нас. Мы как-то уже и привыкли к этому. Немцы стояли на Вороньей горе, и нас им было видно хорошо. Осенью в октябре или ноябре нас вывезли вглубь города на Васильевский остров, на Средний проезд, угол 14-й линии, в студенческое общежитие. Там собрались семейные пары, у которых было по 3-5 детей.

 С Васильевского мы с братом ездили в Шушары за капустой, там остались поля неубранной капусты. До «Средней рогатки» доехали на трамвае, а потом нас военные на подводе подвезли к полю и мы нашли его, стали резать капусту. Народу было много, начался обстрел, кричали: «Ложитесь в борозды». Стреляли шрапнелью, мы разбежались, но капусты все-таки нарезали, с братом растерялись.  Приехала домой, мама меня ругала, но к счастью братик приехал быстро. Этой капустой мы питались месяц, и сэкономили продукты на карточках.

 Дальше было очень страшно: холод, голод, нет воды и света. Хорошо нам с Кировского завода привезли «буржуйку», папа там до войны работал в стройотряде.  Буржуйки топить нечем, ходила с саночками на Московское шоссе за дровами, там были дровяные сараи до войны.  Ну, потом я совсем ослабла и все-таки один раз ходила на Бадаевские склады за землей, где горел сахар, там собирали  землю, заливали водой и пили. Сварили весь столярный клей у папы, делали из него студень. Мама приносила с работы настой уксуса с хвоей сосны, и мы пили его от цинги. Дальше было очень плохо - я никуда не выходила, воды в колодце не стало. Наверное, замерзла. Сестра с саночками ходила на Неву, я была очень плохая, никуда не выходила. В буржуйке жгли все, что попадало под руки: книги и даже мебель. Нас постоянно обстреливали, бомбили, и вот дождались весны, кое-что стали давать по карточкам.

Сошел снег, убрали покойников и трамваи с улиц, а когда появилась зелень, ходили на «Волково» кладбище, собирали крапиву с могилок. Вскоре мы переехали домой в квартиру, она была коммуналка, но очень уютная, со всеми удобствами и дров там было в достатке. В доме стояли военные, жили дружно, и притом там было много зелени.  Собирали лебеду и конский щавель, из лебеды делали котлеты, а из щавеля щи.  Ходили на аэродром за щавелем и нас снова обстреляли немцы. Сестру ранило очень сильно. Маме дали участок, и они с сестрой до ранения посадили там капусту, свеклу и как только появились  листочки - их тут же обрывали, и варили суп. Потом пустили трамваи, у нас была запретная зона, и мы ходили по пропускам. Так прошло лето 1942 года, немного ожили, пустили бани, а осенью нас решили перед прорывом блокады  эвакуировать в Сибирь, и мама согласилась, я не хотела. Везли нас в товарных вагонах 20 суток и привезли в Абакан, где нас совсем не ждали. Жили там в какой-то хижине, я с братом заболела малярией. Вернулись в Ленинград, где всё прошло.

В Балашихе я живу 60 лет, рабочий стаж – 46 лет.