Вспоминает Лидия Карпухина, Балашиха

В моей детской памяти сохранилось много эпизодов из блокадной жизни. Мы жили в коммунальной квартире, имея маленькую комнату, где не было места даже для буржуйки, да и кто её мог нам установить. Мы жили с мамой, которая работала допоздна, папа строил где-то аэродромы. Мы с братом спасались от холода под тройными одеялами и вставали только, чтобы подогреть на примусе замороженную воду в кружках и чуть-чуть согреться.

Нас бомбили каждый день и каждую ночь, так как мы жили около Смольного, и из нашего окна было видно, как на Смольный падали не только бомбы, но и ящики со снарядами. Немецкие летчики не боялись низкой высоты, хотя из зениток велся огонь. Страха не было никакого. Мы не спускались в бомбоубежище, весь страх съедал голод и холод. Страх голода остался до преклонных лет, в моем доме всегда есть чёрный хлеб и тепло.

В моей памяти остался на всю жизнь эпизод, когда умирал от голода мой старший брат. Вдруг в нашей комнате появился военный человек, держа в руках муку и крупу. Мой отец знал, что его дети в Ленинграде умирают от голода, переслал через командированного в Ленинград военного продукты. Он нашел мою маму и помог ей довезти на саночках эти продукты через Неву. Мама добавляла в прессованную бумагу муку и пекла для нас лепешки. Этого человека, конечно, уже нет в живых и некому сказать спасибо за спасенные жизни, но память о нём я сохраняю всю жизнь.

В моей детской памяти остался эпизод возвращения в Ленинград после эвакуации. Нас погрузили в теплушки поезда и долго везли. Потом состав несколько часов держали на окружной дороге Ленинграда, так как у нас не было брони на въезд в Ленинград, наш состав отправили в направлении Гатчины. Нас везли по полям, где когда-то шли бои. По левую и правую сторону от дороги были установлены столбы с натянутой колючей проволокой и табличками «Мины». А дальше за проволокой лежали в кучах человеческие тела и воронки, воронки, покрытые красным льдом. Вся земля вокруг воронок была, по-видимому, пропитана человеческой кровью.

Вдоль насыпи - блиндажи, окопы, брошенные пушки, гильзы от снарядов и патронов. Кругом ни одного уцелевшего дома, одни печные кое-где трубы.

И еще в памяти остался мой ночной поход к родственникам через Большеохтинский мост зимой 1941 года. Это множество трупов по дороге и на самом мосту, просто завернутых в простыни. Трупы на санках везли на кладбище, но сил не было, и их оставляли на мосту. К весне трупы были оперативно убраны.

Весной 1942 года нашу семью переселили в большую квартиру с кухней, а нашу бывшую соседку ночью увезли и расстреляли за съеденных ею двух её умерших детей. Правда, жить в этой квартире нам долго не пришлось, так как были настолько истощены, что были похожи лицом на древних стариков, не могли ходить, и нас эвакуировали под Тихвин, к тому времени уже освобожденный от немцев.

Шла война, но мы не воевали, - мы были детьми. Мы, как могли, помогали своим родителям. Летом 1941-го года еще не было голода, и мы вместе со взрослыми дежурили на чердаках, тушили зажигательные бомбы, с карточками в руках стояли в очередях вместо мам и получали хлеб и крупу, носили воду с Невы маленькими бидончиками, навещали больных родственников, когда еще сами ходили. Мы рано стали взрослыми.

Такого детства, как у нас, не дай Бог никому. Трудно вспоминать своих друзей детства. В нашем дворе много было самородков. Они рисовали как настоящие художники, лепили, отлично играли в шахматы. Они стали бы, конечно, талантливыми и знаменитыми людьми, но блокада сделала свое черное дело, и сегодня их нет среди нас, они умерли от голода в блокадном Ленинграде. Но мы, ленинградские дети, помним о них всегда, они навсегда остались с нами, наших сердцах и в нашей жизни.