Вспоминает Олег Апостолов, Балашиха
Воспоминания выстраивают особый, часто виртуальный мир, в котором эмоции от пережитого когда-то порой оттесняют на второй план реальность событий. К этой мысли я пришел, перечитывая записки, сделанные мной через 6 лет после страшной зимы 1942 года – в 1948 году. Писал тогда со «свежей» памятью, вспоминая тревожные и голодные 330 дней и ночей блокадной жизни в осаждённом Ленинграде. Привожу некоторые выдержки из записей полувековой давности, своеобразные опусы юности с отзвуками наивности.
«…Потянулись дни блокады. Страшная зима… Но город жил, боролся, защищался. На улицах строились заграждения, напоминавшие собой баррикады прежних лет, замуровывались окна нижних этажей, остальные обклеивались бумажными лентами для сохранности стекол. Переоборудовались подвалы домов под бомбо- и газоубежища, рылись траншеи и окопы, сооружались другие препятствия для врага», демонстрировалась готовность защитников к отпору. Фашисты неистовали, клялись взять город измором. Но на всё по решениям руководства города и по воле его защитников получали ответ дальнобойных орудий, нёсших в своих снарядах ненависть и смерть захватчикам»… Враг устанавливал сроки взятия города, «разрушал дома мирных жителей, величественные памятники архитектуры. И люди всех возрастов были вынуждены брать оружие и идти на защиту Ленинграда, своей жизни, своей чести. Немцы рушили всё, но не стойкость защитников, ибо они были крепче гранита, прочнее брони».
«…Враг шел на провокации. Город забрасывал листовками, прокламациями, пытаясь склонить головы ленинградцев, призывая их переходить на сторону завоевателей. И люди переходили, но не к врагу, а от защиты и обороны к наступлению и истреблению варваров…Фашисты пускались и на другие ухищрения: выбрасывали с самолетов хлебные, продовольственные карточки, дабы ускорить истощения запасов продуктов питания. Всех потрясло известие о пожаре на знаменитых Бадаевских складах. Говорили, что продуктов, хранящихся на них, хватило бы городу на несколько месяцев. Помню, что мать где- то у кого- то раздобыла сахарный песок, подсолнечное масло и еще что-то, перемешанное с чернозёмом. Был найден метод очистки продуктов с помощью воды, сковородки и пр.
Предпринималась и психологическая диверсия: какой-то период времени на город осуществлялись массированные налеты ежедневно в 19.00. Где то в середине 1942 г., когда появился в продаже коммерческий хлеб, на тысячную очередь немцы сбросили многотонную бомбу. Врагом предпринималась попытка создать в осажденном городе «пятую колонну», забрасывая в него диверсантов и ракетчиков. В одном из случаев в задержке вражеского агента участвовала и моя мать. Грузовик, в котором она ехала, был захвачен лазутчиком, но благодаря смелости и находчивости водителя, врага удалось повязать с помощью подоспевшей группы гражданской обороны. Один из ракетчиков был пойман на чердаке моего дома. Таких вылавливали сотнями, в чем заслуга, конечно, самого населения.
О Ленинградской блокаде, о величайшей трагедии человечества, за 70 лет издано огромное количество книг и просто воспоминаний, учёными проведены уникальные исследования ленинградского (блокадного) феномена. С горечью приходится признать, что у некоторых псевдо историков появилась страсть очернить жизнь и борьбу защитников города. Поэтому отдельные воспоминания блокадников ценны тем, что дополняют картину происходящего в голодающем городе реальными фактами, оценивая их в соответствии с пережитым опытом.
В моих записях 1948 г. мало содержится информации о событиях и эпизодах страшной зимы 41-42 г., поскольку я был домашним «сидельником». Но об этом – поздней. Память сохранила многое из той нашей жизни. Помню первые дни войны, первые налеты вражеской авиации. Вспоминаю, с каким детским задором мы пытались найти осколки снарядов зениток при первых попытках немцев прорваться к городу и начать его бомбардировки. Забавлялись в нашем Таврическом саду артиллерийскими «макаронами», замешанными на порохе, поджигая и следя за их непредсказуемым полетом, спрятавшись за деревьями. Но вскоре на смену забавам пришла тревога, осознание всего того, что происходило вокруг. Так что вначале еще ни что не мешало нашим шалостям. «Петух еще не клюнул»!
Город начал готовиться к обороне. Мать с отчимом, как и сотни тысяч других ленинградцев, выезжали на подступы к городу для сооружения рвов, других преград для вражеской техники. Так и начиналась оборона города. Вокруг него рылись окопы, сооружались огневые точки, устанавливались зенитки и дальнобойные орудия, делалась титаническая работа по подготовке города к защите. Некоторые предприятия приступили к отправке в эвакуацию детей своих работников. В их число попал и я. Завод имени И.Сталина, на котором работали мать и отчим, одну из групп детишек на автобусе направил в район станции Хвойная (ныне Тверской области), в одно из ближайших сёл.
Ранее я никогда не отдыхал в пионерских лагерях, не посещал и детский сад. Поэтому полуторамесячное пребывание в первой моей эвакуации со сверстниками вдали от дома, свобода и самостоятельность, зарождение чувства коллективизма и первый опыт организации пикников с костром и приготовлением пищи оставили в памяти глубокие впечатления. В селе нас разместили в школе, благо были каникулы. Места, природа сказочные. Почти рядом находилось огромное озеро. В нем купались, на лодках переправлялись на островок, где пекли картошку из соседних огородов. Пару раз старшие ребята угощали нас запеченной на костре курицей из ближайших курятников. Сельчане роптали. Однако мы немного и работали: кто малярничал в школе, кто возил на станцию возами сено, кто копался в огороде. Но жили мы вольными казаками. Воспитатели нас не донимали, работа не утруждала. Однажды мы все переполошились: на телегу с сеном и нашими ребятами налетел немецкий самолет и с бреющего полета выпустил очередь из пулемета. Никто не пострадал, но с того момента режим нашей жизни стал более упорядоченным и строгим. Однако вскоре поступило распоряжение вернуть нас в Ленинград. Оказывается, до родителей дошел слух о намерениях их детей отправить за Урал. Они воспротивились такому решению и вынудили руководство завода, вопреки здравому смыслу, вернуть детей, что было исполнено.
Как во время пребывания в месте проживания в эвакуации, так и в поезде на обратном пути нас кормили с избытком, как бы предвидя, что это делается последний раз, в канун многолетнего голодания и недоедания. А само понятие «обильное питание» и вовсе на многие десятилетия выпало из лексики моего поколения. И мы вернулись в Ленинград, чудом проскочив затягивающуюся вокруг города петлю. А менее чем через 2 недели, 9 сентября кольцо замкнулось, и начался отсчет 900 блокадных дней и ночей. Возвратившись в родной город, в булочных ещё можно было по случаю купить сдобу с присыпкой. Но это уже было слабым отголоском прежней жизни, ее последним аккордом. А впереди - холод, морозы, голод, бомбежки, обстрелы, страшные 900 дней и ночей.
Наш семиэтажный дом на углу улиц Таврической и Тверской был построен еще в XVIII веке в форме буквы П. Он и сегодня украшает квартал: весь в декоре, в угловой части высится замечательной красоты купол с иллюминаторами. В здании до войны размещалось художественное училище. Сам же дом находился в центре стратегического треугольника: Таврический дворец – Смольный – Горводоканал. Из-за своего расположения он был очень уязвим и для бомб и для снарядов дальнобойных орудий – один из них долетел до Таврической (метров 150 от дома). Был разрушен бомбами ряд соседних домов. Не миновала «посланца» неба и мой дом, она угодила в центр двора. К счастью, не взорвалась. Саперы, вроде бы, нашли в ней записку, якобы написанную немецкими рабочим «Чем можем, тем и помогаем».
Когда началась блокада, мне еще не было 12-ти лет, а брату Анатолию менее двух. Разница ровно 10 годков (я родился 22.11.1929 г., а братишка 20.11.1939 г.). Мать с отчимом работали на оборонном заводе и находились на «казарменном положении», раз в 3-5 дней по очереди или вместе приходили домой (а это по прямой не мене 7-8 км), подбрасывали дровишки, воду и что-нибудь из съестного. Однажды нам перепал кусок сала грамм 150. О нем – позже. Для нас родители успели оборудовать спальное место в бомбоубежище с новым мягкобортным матрасом, купленным перед самой войной. Мать очень его любила, позднее она переправила его в Ташкент, куда мы эвакуировались, затем забрала любимца в Балашиху, в связи с переводом меня на работу в Москву и переездом в Подмосковье. Он в приличном состоянии служил хозяйке до конца ее жизни - до 1986 г.
Итак, мы с братом вдвоем. Он полностью на моем попечении, тем самым, предоставив родителям больше времени для выполнения ими служебных и общих обязанностей по защите города. Видимо, в этом и был вклад двенадцатилетнего мальчишки в оборону. Я оказался в ответе и за малолетнего братишку, и за себя. Перед кем? Перед самой жизнью, перед самим собой. Мы жили на седьмом этаже вдвоём в 15 метровой холодной комнате с буржуйкой в центре. В нашей коммунальной квартире проживало еще 6 семей. Общение минимальное, но при необходимости взаимная поддержка ощущалась. Дрова в подвале (ими нас обеспечивал отчим), света, воды нет, лифт не работал. Канализации как таковой не было, на чёрной лестнице образовалось 14 корявых горок из замерзших фекалий. По тревоге, а её бывало за сутки до 8-10 раз, я хватал брата в охапку и выскакивал на лестницу. Двухлетний ребенок устраивался на моей спине, ухватившись цепкими ручонками за мою шею, а я, двумя руками держась за холодные металлические перила, проскакивал те самые 14 «гор» и выбегал во двор, а там уж было близко наше убежище. Возвращались в квартиру через парадный подъезд со стороны Тверской, медленно поднимаясь по чистой лестнице. Брат, держась за мою руку, пытался самостоятельно вышагивать по ступеням. Настроение было у нас приподнятое, опасность и на этот раз обошла наш дом стороной.
Однако опасность для семьи пришла со стороны замерзшей Невы. В конце октября 1941 г. мать, Регина Антоновна, которой тогда едва исполнилось 30 лет, возвращаясь с работы ночью домой пешком через Неву (другого варианта просто не было), проходя по льду в полной темноте, угодила в полынью, образовавшуюся от попадания снаряда и запорошенную тонким пластом льда с присыпкой снега. Мать была одета в новую, купленную летом беличью шубу. При ней были кое-какие покупки и хлебные карточки на следующий месяц. Она, оказавшись в проруби, проявила недюжинное мужество, не смотря на страх и безвыходность. Цепляясь за тонкий ломкий лёд и сопротивляясь течению, затаскивающему её под толщу ледового панциря, несчастная взывала о помощи, А дальше, как в сказке. Главное чудо - добрая фея в лице проходящей по набережной сослуживицы матери с попутчиком, узнав по голосу свою знакомую (это было вторым чудом), быстро нашли помощников и верёвку, сделали из неё петлю и бросили конец утопающей. Но та долго не могла схватить петлю - руки окоченели, а страх парализовал волю и мышцы рук. Но все-таки мать была спасена, отвезена на завод, натерта и напоена спиртом. Утром её привезли домой, и она, кроме слабости, каких-либо других последствий тридцатиминутного нахождения в ледяной воде не ощущала. Даже кашля, насморка и температуры не было. Это третье чудо! Вот что мог выдержать человеческий организм в условиях блокады. Так были спасены три жизни: без матери нам с братом невозможно было выжить. Спасение матери – это одно из свидетельств великой душевности, сострадания, благородства простых людей, не утративших эти замечательные черты в дни суровых испытаний.
И в то же время до сих пор испытываю стыд за свой поступок, В один из зимних вечеров к нам неожиданно наведалась приятельница или дальняя родственница моей бабушки Эллы Оскаровны - Полина Альбертовна. Гостья сообщила, что умерла сестра, проживающая с ней. И вот, словно нечаянно погасив «коптилку», воспользовавшись темнотой, она потянулась к полочке, на которой в консервной банке хранилось то самое сало, о котором выше упоминал. Мной был услышан лязг металла. Я понял её намерения, зажёг фитиль, но гостья успела большую часть куска затолкать в рот. Я выскочил в коридор и заорал. Подоспели соседи, но было поздно. Через день-два Полина Альбертовна умерла. Она уже была почтенного возраста, доброй женщиной, говорила с эстонским акцентом. Очень переживал происшедшее.
В 1941 году в годовщину Великого Октября мы услышали по уличному репродуктору голос Сталина. Я подхватил брата под мышки и выскочил в подворотню дослушать выступление вождя. Но там нас застал сильнейший взрыв: то взорвалась бомба, сброшенная подбитым немецким самолетом. Сам он грохнулся у забора Таврического сада, не долетев до соседнего дома на противоположной стороне улицы. Толя в результате взрыва получил легкую контузию. Хорошо, что мы еще не успели выйти из подворотни. Спустя несколько лет, мы обратили внимание на то, что Анатолий стал хуже слышать, но этот изъян, как правило, не замечался. Другой несчастный случай стал причиной гибели моего любимого брата в 1981 году. Наши взаимные привязанности начали складываться еще в блокадный год, тогда он для меня был как бы сыном. И это прошло через всю жизнь.
В одну из ночей апреля во время череды налётов вдруг в окна бомбоубежища хлынула вода. Все в панике устремились к выходу, стариков и детей выводили в первую очередь. Вскоре прибыли родители, и мы поднялись к себе домой. Оказывается, Горвод получил какое-то повреждение, и масса воды потоком устремилась по нашей Таврической улице, затопляя подвалы. Нас с братом на несколько дней перевезли к родственникам отчима.
В последние дни июля 1942 года мать получила предписание на выезд в эвакуацию на 4 августа с двумя детьми по «Дороге жизни» через Ладогу. Наша переправа по озеру состоялась в назначенную дату на небольших плавсредствах в виде коробков, сцепленных с буксиром. Всё завершилось благополучно – без бомбёжек и обстрелов. Нас охраняла в небе группа наших самолетов. И, наконец, мы на «свободе»! Жизнь возобновилась. На лицах людей появились улыбки. Но их ждала и опасность, вызванная обилием пищи, предложенной голодным, до предела истощенным людям. Мать и здесь вселила в нас благоразумие, ограничив потребление шоколада, горячего хлеба и прочих продуктов.
Состав «теплушек» увозил нас в Сибирь. До сих пор удивляет та организованность, которая обеспечивала в дороге наше питание, помывку в общих банях. Запомнилось радушие людей, встречающих наш поезд по пути следования. Одним из свидетельств такого отношения к изголодавшим детям – угощение вареной картошкой со сметаной. Это незамысловатое блюдо у меня до сих пор в почете.
С каждым годом нас, блокадников, становится всё меньше. Нам надо успеть оставить крупицы воспоминаний о прожитом в грозные годы. Они дополнят грандиозную картину мужества, стойкости ленинградцев, переживших блокаду, прозвучит реквием по тем, кого уже нет с нами.
Олег Павлович Апостолов
14 октября 2011г. - 25 марта 2013 г.
